Литература мятежного века

Федь Николай

Стало быта, тут уж нечего мудрить о мучительных поисках новых форм и идеалов, об овладении четким художественным Мировоззрением, наконец, о глубоком сознании, что "литература - это тяжелое, требующее великого духа поприще" (Н. С. Лесков). Как бы то ни было, "Мой манифест" со всеми его расплывчатыми словоупотреблениями - в отличие от резких критических заявлений молодых писателей - составляет впечатление чрезвычайной легкости в суждениях. Что же из сего следует? Как видим, даже самые возвышенные души и самые изобретательные умы из писательской среды, обнаруживая склонность к обобщениям, готовы видеть в "волевой личности" и прочих "Национальных величинах" панацею от всех литературных бед. Но не смешно ли это?

И последнее. У Валентина Григорьевича, как у любой пытающейся масштабно мыслить личности, есть свои излюбленные темы, к которым он кстати и не кстати возвращается, варьируя их. Среди них, Как многие заметили, солженицынская.

Даже в своем высоком юбилейном слове он не мог обойти ее. В контексте оригинальнейших пассажей о "яркой, мускулистой" литературе и общественном мнении и, само собой, о предателях, ворах и проститутках нашлось место (в юбилейном интервью) и для упомянутой выше проблемы: "Кстати, советская цензура сделала Александра Солженицына мировой величиной, а теперешнее "демократическое" мнение, укорачивая Солженицына, сделало его, что еще важнее, величиной национальной"4. Два месяца спустя он заявит: "Я все больше соглашаюсь со статьей Солженицына "Как нам обустроить Россию"5.

Сильно поднаторевшие в остроумных словопрениях лучшие литературные умы теряются в догадках теперь - в какой распутинской ипостаси предпочтительней являть народу сего Достославного мужа: как "посланника российского неба и земли" или как "мировую величину", а может быть, как "величину национальную". Могут спросить, о ком из всей литературы Распутин из года в год твердит только в превосходной степени? Конечно, все о нем. Причем без всяких доказательств. А с другой стороны - кто из русской классической и советской литературы удостоился похвалы (обругал всех, об одном Чехове, обмолвился, мол, "чистая душа") Солженицына? Один - "Распутин - нежная душа"6.

Долго ждал Распутин этого сладостного мига, наконец свершилось: "великий изгнанник", проклятый народом за предательство, указал на него как на своего преемника, одновременно прихватив за тридцать сребреников его чистую душу".

III

Часто спрашивают, - кто с ядовитой усмешечкой, а кто с искренним желанием разобраться в сложных проблемах современного художественного процесса, - об эмигрантской литературе и русскоязычных писателях. Непростые вопросы, и вряд ли на них можно дать однозначный ответ. Русские писатели, среди которых были выдающиеся мастера слова, после революции по разным причинам вынужденные покинуть Родину - это одно, а беглые в 60-80-е годы по собственному почину русскоязычные авторы (среди которых ни одного мало-мальски крупного дарования) и ненавидящие Россию, "эту страну", для них - совсем другое. Это определяет и адекватное отношение к ним - к первым с чувством утраты родного и близкого, ко вторым с презрением, а иногда - с омерзением.

Теперь в Россию наезжают эмигранты так называемой "третьей волны", которые считают себя гонимыми за правду. За какую правду? А многие ли испытывают радость при виде мест бывшего проживания? Напротив! Требуют особого к себе отношения за "страдания", выражения восторга перед их божественным даром, оставшимся невостребованным, и прочее. И при этом презрительно щурятся, поучают, покрикивают. А один, подражая своему злейшему врагу, в зафрахтованном иностранной фирмой (Би-би-си) вагоне, прокатился из Владивостока до Москвы, изображая из себя мессию, ступившего на землю покаявшихся грешников, - и все это, заметьте, исполнялось с болезненным наслаждением и превеликой серьезностью, достойной гоголевского поручика, примерявшего за ночь четвертую пару новых сапог. Теперь он изображает из себя патриота, борца за права русского народа - и находит понимание и поддержку близких по духу ему. Хотя мир не знал в литературе более зловещей фигуры.

Иосиф Бродский был настроен отнюдь не на балаганный лад.

Когда-нибудь придется возвратиться.

Назад. Домой. К родному очагу.

И ляжет путь мой через этот город (Ленинград.
– П. Ф.).

Дай Бог тогда, чтоб не было со мной

Двуострого меча.

Вот еще один пример. Томим желанием лишний раз плюнуть в сторону России, своей родины, Абрам Терц, то бишь Синявский, радовался: "Когда мы уезжали, а мы делали это под сурдинку, вместе с евреями, я видел, как на дощатом полу грузовика подпрыгивают книги по направлению к таможне. Книги в связке, как лягушки, и мелькали названия: "Поэты Возрождения", "Салтыков-Щедрин". К тому времени я от себя все уже отряс". Видите, все отряс, т. е. смахнул с башмаков пыль страны бывшего своего проживания, и все кануло в Лету. "Но они прыгали, и прыгали, и прыгали... Книги тоже уезжали, - восторженно продолжает Синявский.
– Я только радовался (...) Мы уезжали навсегда.Все было кончено и забыто..." А после он матерно погрозит: "Россия - сука, ты еще ответишь за это!"

Реванша жаждали, выходит. В 1987 году, когда, как полагали многие, уходила в небытие эпоха, при которой, по убеждению Даниила Гранина, "литературе пришлось жить среди закрытых, запечатанных дверей, запретных тем, сейфов", и наступали светлые дни радости и свободы,

распахнувшей все двери и границы, Василий Росляков с присущей ему ироничной интонацией констатировал: "Вот и обрисовалась мало-помалу картина нашего сегодняшнего дня. Что в нем главное? Радость раскрепощения мысли, торжество гласности и правды. Правда всегда значилась на знаменах русской литературы. Потом потихонечку она стала выцветать, а сегодня снова с прежней силой засияла на этих знаменах. Но в этом общем празднике свободы мысли и слова что-то такое улавливается постороннее, хотя, может быть, и неизбежное в таком стремительном обновлении. Что именно? Какой такой посторонний оттенок? Когда-то на экзаменах по вождению автомобиля мне достался вопрос: как своевременно определить утечку тормозной жидкости? До сих пор помню вычитанное в "Правилах", потому что оно показалось как бы не совсем грамотным: "на запах и на запыление". И вот, пытаясь разобраться, найти слово, которое выразило бы мое ощущение чего-то постороннего в нашем празднике, я то и дело неизвестно почему возвращаюсь к незабытому до сих пор определению утечки тормозной жидкости. И, пробуя трудноуловимый оттенок на запах и на запыление, я невольно натыкаюсь на слово "реванш". Нет ли, думаю, в нынешней картине литературной жизни этой посторонней примеси реванша, в самом широком значении этого слова". Тринадцать лет прошло с момента написания В. Росляковым статьи "Реванш", но она все также звучит актуально.

...О, наш брат сочинитель любит "отливать пули" самых невиданных конфигураций, а потом обернется - как бы и не он сие сотворил. Вот, скажем, письмецо, направленное в комиссию по толстовским премиям. Ничего забавнее не приходилось читать в последние годы. ""з номера тридцатого "ЛГ", - пишет автор, известный в основном своим богоискательством,- я узнал, что выдвинут в число кандидатов на соискание литературной премии имени Л. Н. Толстого. Но, во-первых, меня никто не спрашивал об участии в конкурсе, во-вторых, быть даже соискателем толстовской премии я не могу, так как полностью разделяю взгляд на Л. Толстого отца Иоанна Кронштадтского и других православных мыслителей. Это мнение никоим образом не умаляет моего уважения к другим участникам конкурса, но меня из их числа прошу исключить". Пристало ли Крупину-святоше браться за столь рискованное и далеко не богоугодное предприятие? И не богохульствует ли он, низвергая (своим поступком) в геенну огненную душу чистую свою? В гневе своем забыл он даже, что знаменитая взаимосвязанная триада - преступление, наказание и искупление - приложима только к живым, а всякая попытка навязать ее историческим личностям сильно отдает амикошонством... Да, гордыня обуяла смиренное сердце сего беллетриста. Как бы то ни было, после ознакомления с вышеозначенной депешей нам пришлось незамедлительно обратиться в Комиссию с просьбой уважить обиженную знаменитость и заменить премию Л. Н. Толстого на премию В. Н. Крупина, одновременно рассмотрев правомерность пребыванияавтора "Войны и мира" в ряду величайших художников всех времен и народов. Комиссия, как вы догадались, не вняла мольбе нашей. А ведь обидели человека ни за что, ни про что. Нет, не умеют у нас ценить талант! Хотя мир не без добрых людей: газета "Московский железнодорожник" учредила премию имени Платонова; которая, как писали, присуждена "великому русскому писателю Владимиру Крупину". На этот раз он не возражал.

Услужливый разум как бы ненароком подбросил идейку: а не сочинить ли для всеобщего обозрения своего рода манифестах с нижайшей просьбой к коллегам почаще размышлять о смысле жизни и ее горестях, о том, зачем приходит человек в этот мир и пристало ли писателю, которого оставило высокое творческое дыхание, терпеть презрительное равнодушие новых поколений ради того, чтобы продлить свое пребывание на литературной сцене. (Кстати, заметили ли вы, как тщательно пожилые актрисы избегают яркого освещения?) Быть может, тогда гораздо меньше появлялось бы сочинений, широко известных узкому кругу ограниченных людей?

Но ближе к делу. Знакомы ли вы, читатель, с сочинением Александра Байгушева "Сатанинские признания закулисного человека". Так вот, если у Крупина комическое в основном проявляется на бытовом уровне или в моменты его глубочайших конфликтов со Львом Толстым, то Байгушев, уверяю вас, мастер создавать подлинно комические ситуации и комедийные характеры даже на фоне драматических событий, судя по "Сатанинским признаниям"... Но, сдается, он не ведает о своем редкостном таланте.

Позвольте маленькое отступление. Как известно, комический писатель это не шутник-весельчак какой-нибудь, не жизнерадостный остряк, потешающий публику словами-побрякушками. Нет, настоящий юморист - это человек по большей части серьезный и несколько грустный, порою подвержен меланхолии и склонен к уединению. Он знает истинную цену оптимизму и сладким упованиям, и далеко не в восторге от расхожих человеческих добродетелей. При этом юморист обладает еще одним качеством: веселостью духа - не нрава, подчеркиваем, а духа.