Литература (Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях)
Шрифт:
В палате для умалишенных наступает запоздавшее прозрение.
Рагин не выдерживает, он хочет убить сторожа Никиту, бежать, восстановить справедливость. Он действительно "кричит по все горло". Но с протестом и бунтом герой опоздал.
(*187) И в финале рассказа Рагин умирает от железных кулаков Никиты и сопутствующего им апоплексического удара.
Чехов обличает в рассказе общественную пассивность русской интеллигенции. Он считает, что природе человека присуща живая реакция на зло, иногда безотчетная и стихийная. Она неудержима и законна даже и в том случае, если ясные средства борьбы с этим злом еще не найдены.
Символический смысл чеховского рассказа почувствовал
Деревенская тема. Повести "Мужики" и "В овраге". Тема всеобщего неблагополучия и неустроенности, обветшалости коренных основ русской жизни пронизывает большинство произведений зрелого Чехова. В это время он обращается к изображению русской деревни в двух повестях: "Мужики" и "В овраге". К жизни деревни русские писатели до Чехова подходили с особой меркой, деревенская тема была заповедной для русской литературы. Деревня с общинным владением землей спасала Герцена и Чернышевского, а потом целое поколение революционных народников от сомнений относительно русской социалистической революции. На поклон к мужику шли Толстой и Достоевский, Тургенев и Некрасов. Правда, в поздней драме "Власть тьмы" Толстой уже показал картину распада патриархальной нравственности в деревне. Но среди невежества и духовной тьмы он все еще находил светлого Акима, помнящего о душе. Из деревни пробивался у Толстого свет морального очищения и спасения.
Чехов, обратившись к крестьянской теме в повести "Мужики", не увидел в жизни крестьянина ничего исключительного. Общая нелепость жизни, всероссийская ее неустроенность в деревне Чехова принимает лишь более открытые и страшные формы. Отношения в деревне обнажают суть этой бессмысленности более наглядно и откровенно. Царящее во всем мире пустословие в деревне оборачивается упрощенной его разновидностью сквернословием. Всеобщее недовольство жизнью вырождается в пьянство. А невежество принимает здесь удручающие формы. Мужики любят Священное Писание, но не как понятную им книгу, а как таинственную "умственность", "образованность": загадочное слово "дондеже" вызывает умиление и всеобщие слезы.
(*188) "Прежде, лет 15-20 назад и ранее, разговоры в Жукове были гораздо интереснее. Тогда у каждого старика был такой вид, как будто он хранил какую-то тайну, что-то знал и чего-то ждал; говорили о грамоте с золотою печатью, о разделах, о новых землях, о кладах, намекали на что-то; теперь же у жуковцев не было никаких тайн, вся их жизнь была как на ладони, у всех на виду, и могли они говорить только о нужде и кормах, о том, что НЕТ снега".
Земельное утеснение и нищета сопровождаются духовным оскудением народа. "В переднем углу, возле икон, были наклеены бутылочные ярлыки и обрывки газетном бумаги - это вместо картин". "По случаю гостей поставили самовар. От чая пахло рыбой, сахар был огрызанный и серый, по хлебу и посуде сновали тараканы; было противно пить, и разговор был противный - все о нужде да о болезнях".
Но и этот погрязший во тьме физического и духовного обнищания мир изредка посещают светлые видения. "Это было в августе, когда по всему уезду, из деревни в деревню, носили Живоносную. В тот день, когда ее ожидали в Жукове, было тихо и пасмурно. Девушки еще с утра отправились навстречу иконе в своих ярких нарядных платьях и принесли ее под вечер, с крестным ходом, с пением, и в это время за рекой трезвонили. Громадная толпа своих и чужих запрудила улицу; шум, пыль, давка... И старик, и бабка, и Кирьяк - все протягивали руки к иконе, жадно глядели на нее и говорили, плача:
– Заступница,
Все как будто вдруг поняли, что между землей и небом не пусто, что не все еще захватили богатые и сильные, что есть еще защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки.
– Заступница, Матушка!
– рыдала Марья.- Матушка!"
И как ни сурова, как ни длинна была зима, она все таки кончилась. Потекли ручьи, запели птицы. "Весенний закат, пламенный, с пышными облаками, каждый вечер давал что-нибудь необыкновенное, новое, невероятное, именно то самое, чему не веришь потом, когда эти же краски и эти же облака видишь на картине.
Журавли летели быстро-быстро и кричали грустно, будто звали с собою. Стоя на краю обрыва, Ольга подолгу смотрела на разлив, на солнце, на светлую, точно помолодевшую церковь, и слезы текли у нее и дыхание захватывало от-(*189)того, что страстно хотелось уйти куда-нибудь, куда глаза глядят, хоть на край света".
Так появляется в финалах поздних чеховских произведений проблеск веры и надежды на иную жизнь, легкое дыхание.
Повесть "В овраге" переносит действие в село Уклеево, "то самое, где дьячок на похоронах всю икру съел". "Жизнь ли была так бедна здесь, или люди не умели подметить ничего, кроме этого неважного события, происшедшего десять лет назад, а только про село Уклеево ничего другого не рассказывали".
Духовная и физическая нищета народа осложняется в этой повести проникающим в сельскую жизнь буржуазным хищничеством, которое принимает на Руси формы какого-то дремучего, бесстыдного варварства. "От кожевенной фабрики вода в речке часто становилась вонючей; отбросы заражали луг, крестьянский скот страдал от сибирской язвы, и фабрику приказано было закрыть. Она считалась закрытой, но работала тайно с ведома станового пристава и уездного врача, которым владелец платил по десяти рублей в месяц".
Отравляющий обман становится нормой существования в семье сельского лавочника Григория Цыбукина. Старший сын его Анисим, служащий в городе в полиции, присылает письма, написанные чьим-то чужим почерком и полные выражений, каких Анисим никогда в разговоре не употреблял: "Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физической потребности".
За фальшивыми словами следуют фальшивые деньги, которые привез Анисим в дом Цыбукиных, и вот уже старик отец не может разобрать, какие у него деньги настоящие, а какие фальшивые. "И кажется, что все они фальшивые". Фальшь пропитала все в семействе Цыбукиных, и когда мать Варвара сетует на всеобщий обман и опасается грядущего наказания, сын Анисим отвечает: "Бога-то ведь все равно нет, мамаша. Чего уж там разбирать!" Так в повести возникает связь с романом Достоевского "Братья Карамазовы", пробуждается память об известном афоризме Ивана: "если Бога нет - то все позволено".
Олицетворением ядовитого хищничества является жена одного из сыновей Цыбукина: "У Аксиньи были серые наивные глаза, которые редко мигали, и на лице постоянно играла наивная улыбка. И в этих немигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в ее стройности (*190) было что-то змеиное; зеленая, с желтой грудью, с улыбкой, она глядела, как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову". И злодейства свои она творит наивно, без умысла, без осознании греха. Еще в самом начале повести обращает на себя внимание такая деталь: самовар в семье Цыбукиных кипит и гудит на кухне, "предсказывая что-то недоброе. И вот Аксинья обливает кипятком ребенка Липы, младшей невестки старика Цыбукина, выделившего маленькому внуку Никифору долю наследства.