Литературная Газета 6495 ( № 21 2015)
Шрифт:
Когда-то Александр Пушкин, размышляя о планах «Божественной комедии» Данте, упомянул о величии замысла. Эта фраза Пушкина стала ключевой для всей жизни поэта Иосифа Бродского.
Он был разным в жизни – и ироничным, и раздражённым, и молчаливым, и разговорчивым, но в своей поэзии он всё подчинил этому принципу.
Писал ли он «Большую элегию Джону Донну» или «На смерть Жукова», в глубине его сознания оставалось: «Главное – это величие замысла».
«Во всех ситуациях, скверных, не скверных, даже когда мне удавалось делать что-то, с моей точки зрения, очень толковое, я всегда говорил себе: «Иосиф, надо взять нотой выше»…»
Он
И потому он не любил позу страдальца, не делал из себя мученика.
Думаю, он и в жизни вёл себя согласно некоему ритуалу поведения великих поэтов. Не из-за своего высокомерия, а для того чтобы не снизить значимость своего Слова, величие своего Замысла.
Ахматова была не только поэтическим наставником Бродского, она была учителем его ритуальности общения. Виктор Кривулин вспоминал: «Я видел, что Бродский следил за тем, как Ахматова произносила слова, переводила любую житейскую ситуацию в план речевой и в план поэтический…»
Может, отсюда, от величия замысла, и идёт его постоянное обращение к библейским темам, к рождественским стихам.
Будучи не столь уж и воцерковлённым, он последовательно, год за годом писал свои рождественские стихи. Что заставляло его начиная с «Рождественского романса» 1961 года долгие годы продолжать писать новозаветные произведения?
Открывает «цикл» «Рождественская звезда». Последним рождественским стихотворением стало «Бегство в Египет», написанное в декабре 1995 года, за месяц до смерти. В Америку он улетел с крестом на шее, почти не писал стихов на ветхозаветные сюжеты, а вместо этого буквально принуждал себя на каждое Рождество писать стихи на новозаветную тему. Да ещё какие великолепные стихи!
В холодную пору, в местности, привычной скорее к жаре,
Чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
Мело, как только в пустыне может зимой мести.
….
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
На лежащего в яслях ребёнка, издалека,
Из глубины Вселенной, с другого её конца,
Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Если не принимать во внимание осознанную жизненную стратегию Иосифа Бродского, его ставку на величие замысла всегда и во всём, многие из лучших эмигрантских творений поэта, наполненных державной значимостью русского стиха, никак не объяснить. Впрочем, он всегда чурался примитивной политики: он даже в эмиграции не боялся называть себя советским поэтом, в отличие от всех перестроечных лауреатов госпремий СССР, срочно забывавших о своих корнях.
Когда его Хайнц Маркштейн в Вене спросил: «А скажите, Иосиф, вы считаете себя советским поэтом?» – Иосиф Бродский ответил: «Вы знаете, у меня вообще сильное предубеждение против любых определений, кроме «русский». Поскольку я пишу на русском языке. Но я думаю, что можно сказать «советский», да. В конце концов, при всех его заслугах и преступлениях всё-таки режим, реально существующий. И я при нём просуществовал 32
Именно как русский он то стыдился, то гордился действиями своей родной советской державы. Когда на писательской конференции в Лиссабоне после 1968 года все делегаты из России, от Татьяны Толстой до Анатолия Кима, не хотели брать на себя ответственность за советские танки в Чехословакии, лишь Бродский признал, что он отвечает за всё, что делается в России. Это и есть патриотизм.
Я ни в коем случае не делаю из него поэта-почвенника, хотя иные его стихи из северной ссылки очень близки поэзии Рубцова или Горбовского. Естественно, в нашем примитивном делении на западников и почвенников он был поэтом-западником. Но совершенно русским западником.
А сколько христианских понятий, определений, образов живёт в его стихах? Тысячи, не меньше. Берусь утверждать, что имперские и христианские образы пронизывают всю его поэзию. «Я христианин, потому что я не варвар. Некоторые вещи в христианстве мне нравятся. Да, в сущности, многое...»
Думаю, с христианством самого Иосифа Бродского нам ещё придётся разбираться, есть немало фотографий, где он изображён с христианским крестом на шее. Одну из них я предлагаю читателям. Ходила с крестиком на шее даже в советское время и его мама Мария Моисеевна. Да и жена Мария, верная католичка, хоронила его с крестиком в руках. В любом случае – он человек христианской культуры и никакой иной.
Эрудиция, талант и культура делали своё, в результате из наследия Иосифа Бродского в русской литературе остались шедевры, такие как «Сретенье», «Народ», «Пророчество», «В деревне Бог живёт не по углам», «Горение», «На смерть Жукова», «Одиссей Телемаку», «На столетие Анны Ахматовой» и, конечно же, «Осенний крик ястреба».
Теги: Иосиф Бродский
Преобразил жизнь даже недругов
Когда-то Ахматова говорила, что много десятилетий в России, в русской мемуаристике, обсуждалась проблема: что у нас сделали с Пушкиным. Что сделали с ним император Николай I и Бенкендорф и светский Петербург. И вот теперь настало время подумать, что Пушкин с ними со всеми сделал. Потому что теперь стало иметь цену только то, что связано с Пушкиным: дома, где он жил или бывал, люди, с которыми он был знаком, и так далее.
Вот до некоторой степени, без всяких натяжек, без уравнивания Пушкина и Бродского, можно сказать, что сейчас наступило время поразмышлять о том, что сделали Бродский и поэзия Бродского с определёнными объектами и с некоторыми людьми.
Скоро в Ленинграде откроется музей Бродского, уже освобождены почти все комнаты в той коммунальной квартире в доме Мурузи на Литейном проспекте, где жил Бродский. Уже установили мемориальные доски Бродскому в Ленинграде, в деревне Норенская Архангельской области, где он был в ссылке, а одну даже в городе Балтийске, на стене гостиницы, где он останавливался во время своей недолгой командировки от журнала "Костёр". Доска эта установлена по решению командующего Балтийским флотом. И ещё открыта доска в Венеции (я сам был на открытии этой доски) на набережной, где часто гулял Бродский и именем которой он назвал своё замечательное эссе о Венеции - «Набережная неисцелимых».