ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ "ОЛДИ И КОМПАНИЯ"
Шрифт:
Когда мы писали «Восставшие из рая», брали эпиграфы из Шекспира, потому что в романе люди, погибнув, становятся призраками – тень отца Гамлета, быть или не быть, ассоциативный ряд. Из Лорки брали – у нас женские образы во многом строились на его стихах… Подбирать эпиграфы – очень интересное занятие.
– Есть сейчас очень модная штука – политкорректность. Религию упоминать надо в благожелательном контексте, и прочее… Как вы к этому относитесь?
Олди: Мы отрицательно относимся к слову «политкорректность», а также к его гнусным проявлениям. Издевательство, кощунство и осквернение – это одно, это грань, за которую нельзя выходить. А, допустим,
В художественном произведении есть текст от лица автора, и есть – от лица персонажа. Мой персонаж может очень не любить негров, к примеру, и называть их черными обезьянами. Допустим, он плантатор из Алабамы. Увы, читатель зачастую не разделяет персонажа и автора, утверждая: «Литератор Имярек высказал фашистские идеи!» А у литератора персонаж – мальчишка из «Гитлер-югенда»! Конечно, он высказывает фашистские идеи!
Нет, мы не видим необходимости соблюдать такие странные требования.
– Я по поводу экспериментов с прозой. Вы не пробовали – а если пробовали, то что получалось – именно экспериментировать? У вас есть такой опыт?
Олди: Часть критиков по сей день говорит, что мы все время занимаемся дурацкими экспериментами, сбивая себе тиражи и отпугивая публику. Всякое делали. И звукопись, и роман, где треть текста – в стихах, или в прозу вплетаются фрагменты драматургической пьесы. Половина текста пишется от второго лица – не от первого и не от третьего. Язык является сюжетообразующим приемом: разные фрагменты написаны разными приемами и стилизациями – и именно это меняет окраску.
Спрашиваете: зачем писать от второго лица? Это элементарно, Ватсон. От первого лица я предлагаю читателю самоотождествиться с «я» – «я пошел» и т. д. От третьего лица – «Василий Петрович пошел, сказал, убил, закопал и надпись написал» – предлагаю читателю НАБЛЮДАТЬ за происходящим. А от второго лица я обращаюсь к читателю напрямую. Говорю: «Ты заходишь в комнату»…
– А зачем экспериментировать? – как самоцель, что ли…
Олди: Ну, мы же живые люди! Если мы не развиваемся и не меняемся, значит, мы уже умерли. Способ существования, однако. Был такой режиссер – Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Он сказал: я – очень быстроходный эсминец, артиллерия критиков и зрителей обычно бьет в то место, где меня уже нет. Действительно, это часто бывает – используешь необычные приемы, выходит книга в свет и подвергается осмеянию, надругательству и злопыханиям. Тут важно иметь жизненный опыт и здоровую селезенку. Ждешь три года – все в порядке! Критика хвалит, читатель счастлив, выходят доптиражи, появляются рецензии: это, мол, золотой фонд современной фантастики… И следом: «А вот то, что они написали вчера – полный отстой!»
Экспериментируя, мы обеспечиваем свое будущее. Еще это полигон для наработки литературного мастерства. Временами надо шкуру сбрасывать! Вырос из этой шкуры, давит. А вокруг бегает толпа фанатов: «Ничего-ничего, поноси еще лет десять! Она так тебе идет!»
– Конкурсы – добро это или зло для молодого автора?
Олди: На наш взгляд, конкурсы – процентов на восемьдесят пять зло. Главная их беда (вернее, беда людей, которые в них участвуют) – подмена стимулов внутренних на внешние. Я пишу не потому, что у меня возникла идея, концепция, сюжет, не потому, что это во мне созрело и я хочу итог выплеснуть на бумагу. Вместо этого на тебе! – конкурс рассказа про эльфов, садись и пиши, будешь в первой тройке!…
Давайте поднимемся над ситуацией и попробуем провести статистический подсчет. У нас сейчас частенько говорят, что есть целое поколение молодых, хороших, талантливых писателей – и приводят набор фамилий. А мы с ужасом смотрим, как куча наших более молодых знакомых литераторов (мы знакомы пять-восемь лет) каждый год повторяют: вот-вот они напишут, наконец, книгу, которая потрясет мир. Но они ее почему-то не пишут. В лучшем случае у кого-то одна-одинешенька вышла – допустим, сборник рассказов, написанных давным-давно. А пока что, пока шедевр сложится, они поконкурсируют слегонца…
Полагаем, великой книги никогда не будет.
Конкурсы убили поколение. Может быть, оно оживет – мы будем счастливы. Но сейчас мы видим стройные ряды живых покойников. Они здороваются, мы спрашиваем: «Что новенького?» – «Да что новенького, еще на один конкурс написал рассказ. В общем, ерунда, я его бросил, не дочистил, потом не до того стало…».
Нас не печатали первые шесть лет со дня начала нашей совместной работы. Ни одной авторской книги! Но когда начали печатать, у нас к этому времени была написана «Бездна Голодных глаз» – трехтомник, «Путь меча» – двадцать восемь авторских листов, «Герой должен быть один» – тридцать. Плюс рассказов на сольную книжку. А мы ведь тоже, помимо литературы, на банальную работу ходили – кушать надо, семьи, жены, дети… Спросите у Рыбакова, у Логинова, у Лукьяненко, у Перумова: сколько они написали за свои первые пять лет? Спросите! А потом задумайтесь, что произошло с «конкурсантами».
Плюс постоянные обсуждение конкурсов на каких-то форумах в интернете, выставление оценок, вывешивание рецензий, споры, брань, бурление среды. Пузыри земли. Профессиональный певец, если пришел в компанию приятелей выпить водки, а ему говорят: «Спой романс!» – он обычно отказывается. Это он не ломается. Он сюда пришел за другим: с людьми пообщаться, отдохнуть. Для него творческая публичность – особое состояние психики. Вот он вышел на концерт во фраке, сел за рояль, сосредоточился и стал играть Баха. Или читать рассказ Зощенко, если он актер. Это его личное, сложное, тщательно формируемое творческое состояние, внутреннее и внешнее: держать зал, реализовывать художественные задачи…
А интернет-тусня – эрзац-публичность. Публичность – без творческого состояния. Вы получаете публичность, как наркотик. Любая грязь накопилась, я ее слил, как попало – ну и фиг с ней. Я завтра внесу правки, ибо вчера был пьян… Эрзац-публичность глушит творческое состояние, искажая психику. Более того, вы нас сейчас за такой монолог возненавидите лютой ненавистью. Потому что мы у наркоманов начинаем отбирать шприц. И журим: это плохо, это скверно, мужик! А наркоман за любимый шприц убить нас хочет. Это тоже нормально. Каждый сам выздоравливает или загибается.
– А очные литературные семинары?
Олди: Очные – нормально. Мы же восемьдесят процентов информации получаем из интонации, выражения лица, мимики и жестикуляции. Более того, вы правильно сказали, – семинары. Не конкурсы, а семинары. Мы же победителей здесь не определяем!
– У меня такой больной вопрос. Я думаю, что многие авторы с этим сталкивались, пока еще не стали мэтрами. Есть некие границы жанров – космоопера, фэнтези – и иногда трудно в них удержаться. Хочется пофилософствовать в космоопере, хочется из фэнтези сделать панк. Такие книги издательства не очень любят брать. Стоит ли стараться удержаться в привычных границах, или надо идти напролом – в десять издательств посылать, надеясь, что возьмут в одиннадцатом?