Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4
Шрифт:
— Не иначе Тюнька охотится — зайчонка небось поймал! — сказал старик.
Налив в кружки черного и густого, как деготь, чаю, Нефедов продолжал рассказ.
Студент-геолог — второкурсник Андрей с девичьим румянцем на щеках (сколько огорчений доставлял ему этот румянец, которого хватило бы на десяток девушек!) и плечами призового боксера, не отрываясь смотрел на старого таежника.
В его глазах светилось откровенное восхищение, такая влюбленность, как у мальчишки, собирающегося сбежать в школу юнг, к просоленному ветрами пяти океанов старому моряку. Всё, решительно всё
Пират, покончив с хлебом, ткнулся холодным, мокрым носом в руку хозяина.
— Кусочек надо, Пират Пиратыч?
— Ау! Ау! — ласково-просительно проскулил песик.
— А палку надо?
— Р-р-р-р, — недовольно заворчал Пират.
— То-то, паря, знаю — не любишь!
Андрей засмеялся, а Иван Иванович потрепал перевернувшегося на спину щенка.
— Так вот, — продолжал Нефедов, — собрал я котомку сухарей да подалее от Бодайбо подался. Слыхал небось про ленский расстрел? Ну так вот, в нас же стреляли, жену мою молодую, Настю, убили, и мы же виноватые остались..
Горечь старой, но не забытой обиды кривила старческие губы под прокуренными седыми усами.
— Много лет прошло, изробился я, стариком стал, а забыть не могу! — голос Нефедова стал глуше.
— Тоска меня грызла, как железом каленым жгла, а тут уходить надо — верные люди предупреждали, что я в черный список попал, — поймают, в клоповнике сгноят. Подался я в тайгу, поближе к прииску Веселому — Иваницкий там орудовал, из наших, из таежников в хозяева выбился.
Попался мне ключик один — верховое золото подходящее, а до плотика [19] одному не добраться — вода одолевает!
19
Плотик — постель россыпи из коренных горных пород.
Вы, теперешние, разве что по книжкам знаете, какое житьишко у вольных старателей было! Одна слава, что вольные, вольные с голоду подыхать в тайге, а как что-либо помануло, фарт какой ни на есть — тут все на старателя навалятся! — оглянуться не успеешь — и обдерут, как липку.
Застолбил я ключик, выправил у урядника бумагу и подался на прииск Веселый к Иваницкому. Пришел к нему оборванный, гнусом искусанный, дымом костров прокуренный, еле на ногах держался, почитай, что одной жареной водой кормился напоследок.
Сам Иваницкий сидел у окошка, от безделья кедровые орешки, «сибирский разговор», пощелкивал. Он первым стрелком в округе был. Белку в глаз бил, пьяный и трезвый, без промаха. Рядом лежало ружье. Хозяин прицелился и выбил трубку у меня из зубов, когда я голову повернул.
«Брось игрушки! — погрозил я ему кулаком. — Небось слыхал обо мне. Я Нефедов, Иван Нефедов из Бодайбо. Не боюсь ни бога,
Нефедов замолчал, пуская густые клубы махорочного дыма из коротенькой самодельной трубочки.
— Ну и как? — спросил Андрей.
— Известно как, — обманул, собака! Россыпь взялись исполу разрабатывать, а как до дележа дошло, — сообщил уряднику, что беспаспортный, мол, Нефедов с Бодайбо у него проживает. Насилу я ноги унес! Не зря говаривали: «Золото мыть — голосом выть!»
Теперь, конечно, мне почет и уважение — еще с зимы письма шлют из Москвы да из Ленинграда — так, мол, и так, дорогой да уважаемый Иван Иваныч, просим вас ехать с нами, такого другого проводника по тайге не сыскать!
Даже академик Афанасий Владимирович Колесов, тоже карымец (старик), старее меня, однако, будет, в позапрошлом году со мною ездил — геройский старик — и тот как-то мне письмо прислал, — не загордился.
Иван Иваныч замолчал и примял в трубке табак темным прокуренным ногтем.
— А где же Тюнька? — спросил он.
— Тюнька, Тюнька! — понеслось по тайге.
Но вот и Тюнька — ползет виноватый, кладет Андрею голову на колени, а на морде кровь и серые пушинки — опять зайчонка съел!
Это был неизвестно откуда взявшийся пес. Такие собаки-беспризорники заводятся сами собою во всех экспедициях, во всех геолого-разведочных партиях. Обычно это добрейшее, переполненное сиротских чувств, но очень умное существо, преданное и благодарное. Тюнька — пес особенный; у него не удлиненная собачья морда, а плоское, почти человечье лицо, заросшее пучками жесткой и густой сероватой щетины, из которой чуть выглядывали яркокарие умные и внимательные глаза.
— Ах ты, плутень, путаник бесстыжий! — сказал с укоризной Нефедов.
Тюнька отполз и улегся в траве сконфуженный, незаметный, как небрежно брошенный ватник.
— Однако, паря, если на сидьбе сидеть, — нам пора, — сказал старик, вставая, и громко закричал — Игренька, Соловко! — Где-то совсем рядом раздалось тоненькое, ласковое ржанье Соловка, а вслед за ним коротко и грубо проржал Игренька — урос [20] , капризник и забияка. Через минуту к костру подошли кони. Соловко протянул красивую сухую голову к Нефедову и тихонько, одними губами взял его за рукав.
20
Урос — норовистый конь.
— Ну что, баловник! — Иван Иваныч похлопал Соловка по крутой шее и угостил его куском посоленного хлеба.
Игренька, пузатенький, круторебрый, со спутанной светлой гривой, коротконогий, с копытами твердыми, как кремень, получив от Андрея такое же угощенье, всё же был чем-то недоволен: стоял прижав уши и чуть приподняв верхнюю губу.
— А тебе, уросу, чего еще надо? — Иван Иваныч обошел коня и стал складывать аккуратной кучей привезенные пожитки: мешок с палаткой, вьючную суму, чайник, лоток, кайлу и молотки. Между тем Андрей оседлал лошадей.