Литературное чтение. 4 класс. Учебник (в 3 частях). Часть 3
Шрифт:
Уже в самый первый день отец повёл меня в сад. Вечерело, дул ветерок, деревья шелестели листвой. Приближаясь к саду, мы услышали музыку. Казалось, разом звенели тысячи хрустальных колокольчиков. И от этой музыки тревожно замирало сердце.
– Слышишь, как поют мои серебристые тополя? – спросил отец.
Он взял меня за руку. Тётя Эдла и дядя Сикстен никогда не брали меня за руку, и вообще раньше никто так не ходил со мной. Поэтому я очень люблю, когда отец водит меня за руку, хотя я уже давно не малыш.
Сад окружала высокая каменная стена. Отец отворил калитку, и мы вошли.
Когда-то давным-давно мне разрешили поехать с Бенкой на дачу в Ваксхольм. Мы сидели с ним на уступе скалы и удили
– Мио, мой Мио, тебе нравится сад?
Я не в силах был ответить. Меня охватило непонятное чувство. Словно тоска закрадывалась в сердце, хотя мне не было ни капельки грустно, даже наоборот.
Мне захотелось поскорее приласкаться к отцу, чтобы он не почувствовал моей смутной тревоги. Но прежде чем я успел что-либо сделать, он сказал:
– Хорошо, что ты так счастлив. Будь всегда таким, Мио, мой Мио!
Отец пошёл к садовнику, который его давно ждал, а я стал носиться по саду. У меня даже голова кружилась от всей этой красоты, словно я всласть напился медового сиропа. Мои ноги не могли устоять на месте и приплясывали, а руки налились силой. Вот бы Бенка был со мной! Я бы подрался с ним, понятно, понарошку. И верно, как мне не хватало Бенки! Бедняга Бенка по-прежнему бегает в парке Тегнера, а там сейчас темно, и ветер свистит, и дождь льёт. Уж теперь-то он, пожалуй, знает, что я пропал, и удивляется, куда это я подевался. Бедняга Бенка! Ведь нам было так весело друг с другом. И, гуляя в саду моего отца-короля, я вдруг загрустил о Бенке. Он был единственный, кого мне не хватало из моей прежней жизни. А больше я ни о ком особенно не скучал, хотя, может, ещё о тётушке Лундин, ведь она была всегда так добра ко мне. Но больше всего я вспоминал Бенку.
Задумавшись, я тихо брёл по извилистой тропинке в саду среди роз. Вдруг я поднял глаза. Передо мной на дорожке стоял… кто бы вы думали? Бенка. Нет, это был не Бенка. Передо мной стоял мальчик с такими же тёмно-каштановыми волосами, как у Бенки, и такими же карими глазами.
– Кто ты? – спросил я.
– Юм-Юм, – ответил он.
И тут я увидел, что он не очень похож на Бенку. Он как-то серьёзнее и, наверное, добрее Бенки. Бенка, конечно, тоже добрый, как и я, то есть в меру, но нам обоим случалось погорячиться и даже подраться друг с дружкой.
Случалось нам и злиться друг на друга, хотя потом мы снова мирились. А вот с Юм-Юмом и подраться было никак нельзя.
– Знаешь, как меня зовут? – спросил я. – Думаешь, Буссе? Совсем нет, меня так звали раньше.
– Я знаю, что тебя зовут Мио, – ответил Юм-Юм. – Haш король послал гонцов по всей стране, и они возвестили, что Мио вернулся домой.
Подумать только! Как обрадовался мой отец, когда нашёл меня. Он даже велел объявить об этом
– А у тебя есть отец, Юм-Юм? – спросил я, изо всех сил желая, чтобы у него был отец.
– Конечно, есть, – ответил Юм-Юм. – Мой отец – королевский садовник. Пойдём, посмотришь, где я живу.
И Юм-Юм побежал впереди по извилистой тропинке в самый дальний уголок сада. Там стоял крохотный белый домик с соломенной крышей, точь-в-точь как в сказках. Стены его и крыша так густо были затянуты вьющимися розами, что самого домика почти не было видно. Окошки были раскрыты настежь, и белые птицы то влетали в домик, то вылетали оттуда. Возле домика стоял стол со скамейкой, а позади виднелись ульи с пчёлами. Кругом росли тополя и ивы с серебристой листвой. Из кухни послышался чей-то голос.
– Юм-Юм, ты не забыл про ужин? – Это был голос его матери.
Она вышла на крыльцо, улыбаясь. И я увидел, что она очень похожа на тётушку Лундин, только чуть моложе. Глубокие ямочки на круглых щеках были совсем как у тётушки Лундин, и она взяла меня за подбородок ну точь-в-точь как тётушка Лундин.
– Добрый, добрый день, Мио! Хочешь поужинать вместе с Юм-Юмом?
– С удовольствием, – ответил я, – если только не доставлю вам хлопот.
Она сказала, что для неё это приятные хлопоты. Юм-Юм и я сели за стол возле домика, а его мама вынесла целую гору блинов, клубничное варенье и молоко. Мы с Юм-Юмом наелись так, что чуть не лопнули. Под конец мы только глазели друг на друга и смеялись. Как я радовался, что у меня есть Юм-Юм!
Вдруг подлетела белая птица и отщипнула кусочек блина с моей тарелки, и нам стало ещё веселее.
Тут мы увидели, что к нам идёт мой отец вместе с садовником, отцом Юм-Юма. Заметив меня, король остановился.
– Мио, мой Мио, я вижу, тебе весело, – сказал отец.
– Да, простите! – извинился я, думая, что, может, королю, как дяде Сикстену и тёте Эдле, не нравится, когда громко смеются.
– Смейся на здоровье, – ответил отец. Потом он повернулся к садовнику и сказал: – Мне нравится пение птиц, нравится перезвон моих серебристых тополей, но больше всего люблю я слушать весёлый смех сына в моём саду.
И тут я впервые понял: мне нечего бояться отца. Что бы я ни сделал, он только посмотрит на меня своими добрыми глазами, вот как сейчас, когда он стоит, опираясь на плечо садовника, а белые птицы кружат над его головой. И когда я понял это, то страшно обрадовался и, запрокинув голову, захохотал так громко, что даже птицы всполошились.
Юм-Юм, наверное, думал, что я всё ещё смеюсь над птицей, которая стащила кусочек блина с моей тарелки, и тоже залился хохотом. Наш смех заразил моего отца, папу и маму Юм-Юма. Не знаю, чему уж они смеялись, я-то от всей души радовался тому, что у меня такой добрый отец…
Насмеявшись вдоволь, мы с Юм-Юмом побежали в сад, начали кувыркаться на полянках и играть в прятки среди розовых кустов. В саду было столько тайников, что нам с Бенкой в парке Тегнера хватило бы и десятой их доли. Вернее, Бенке хватило бы. Ведь ясно, что мне-то не придётся больше искать тайники в парке Тегнера.
Смеркалось. Над садом опустилась лёгкая голубая дымка. Белые птицы угомонились, спрятавшись в своих гнёздах. Серебристые тополя перестали звенеть. В саду воцарилась тишина. Только на верхушке самого высокого тополя сидела и пела большая чёрная птица. Она пела лучше всех белых птиц, вместе взятых, и мне казалось, что она поёт только для меня. Но в то же время мне хотелось заткнуть уши и не слушать птицу: её пение нагоняло на меня тоску.