Литературный институт
Шрифт:
Но это – совсем иная история.
* * *
Приходила на Хакимовское литобъединение и поэтесса Лина С.
(Эта женщина состоялась и как поэт и как человек; сейчас она – доктор философских наук и профессор, и при том пишет очень хорошие, пронзительные и грустные стихи).
Изначально я проникся к ней тоже из-за имени.
Оно напоминало мне об ушедшей эпохе советских номинативных неологизмов.
Например, мою маму звали
(Впрочем, маму стоило назвать именно Гертрудой.
Ведь это имя в советском варианте расшифровывалось как «Героиня Труда».
А моя бедная мама всю жизнь протрудилась, как папа Карло, под руководством всевозможных дураков (единственным нормальным ее начальником был выдающийся советский математик, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Леонтьев), не имея перед собой никакой цели кроме добросовестного выполнения должностных обязанностей.)
Имя «Лина» является сокращением от «СталИна» – пояснять этимологию не вижу смысла.
Правда, пик «СталИн» приходился на 1953 год, означивший конец Эпохи со смертью Генералиссимуса, а маленькая башкирочка была явно моложе даже меня, родившегося в 1959.
Но это не казалось мне важным; тем более, что Лина С. внешним обликом стопроцентно вписывалась в излюбленный мною женский тип.
В тот период жизни я уже поступил в Литинститут, оторвался от уфимского окружения.
После институтских творческих семинаров это «лито» было нужно мне, как гинекологу – вечер со стриптизом.
Но все-таки я продолжал посещать заседания вплоть до полного развала системы подготовки молодых литераторов в рамках ВЛКСМ.
И делал это исключительно ради того, чтобы посидеть рядом с Линой, не
Недавно выяснилось, что Лина С. к настоящей СталИне отношения не имела: ее звали просто «Линарой»…
И бог знает, проникся ли бы я имманентной страстью к этой черноглазой поэтессе, узнай в свое время ее полное имя…
Но это еще одна совсем другая история.
* * *
Помню также, как я был недолго, но всерьез увлечен своей сослуживицей по БГУ Эмилией Анатольевной Е. лишь из-за аллитераций ее имени и отчества.
* * *
Отмечу попутно, что магия имен в моих жизненных предпочтениях не была исключительно гетеросексуальной.
* * *
В раннем детстве – если быть точным, 12 апреля 1961 года – прохожие указывали на меня, одетого в детский комбинезончик стального цвета и говорили, что по улице Достоевского (бывшей Тюремной) города Уфы идет космонавт Юрий Гагарин.
После этого мне самому хотелось носить имя «Юрий».
Позже привязанность к имени переросла в отношение к его носителям.
Именем определялась моя изначальная расположенность к людям, среди которых были
уфимский поэт Юрий Андрианов (чьи имя и фамилию получил герой одного из моих последних и, пожалуй, самых глубоких произведений – повести «Пчела-плотник»);
уфимский журналист Юрий Федорович Дерфель.
Сокурсники по Литинституту:
петербуржец драматург Юра Ломовцев;
украинец прозаик Юра Обжелян.
Разумеется, Юрия Иосифовича Визбора я люблю прежде всего за стихи, но имя играет в этой любви роль не последнюю.
Даже Лермонтов не был бы мне так дорог, не будь он Михаилом Юрьевичем…
И что уж говорить о моем московском дяде Юре – мощном харизматике, при каждой встрече знакомившем меня со своей новой женой.
* * *
Имени «Евгения» повезло куда меньше, хотя оно мне тоже нравится.
Среди моих женщин была всего одна Евгения. Да и то, будучи существом как бы женского пола, по своей ориентации она имела род скорее мужской, хотя отношения между нами все-таки достигли той степени, которая является изначальной целью в отношениях мужчины и женщины…
Конец ознакомительного фрагмента.