Литерный эшелон
Шрифт:
– Скорей сюда! Арестант удавился!
В камере стало тесно – солдаты занимали удивительно много места.
Все звонил и звонил колокол, мир для Павла тонул в малиновом мареве. Парню было удивительно – как все остальные не чувствуют эту пелену…
Пашку вынули из петли, опустили на лежанку.
– Готов?– спросил один охранник.
Второй не побрезговал приложить голову к арестантской груди.
– Да нет, жив будто… – и постановил. – Надо все равно дохтора звать!
Но тот не понадобился. В камеру пошел полицмейстер, присел у висельника, попробовал пульс. Распорядился:
– Воды ведро!
Таковое сыскалось быстро. Его собственноручно полицейский чин выплеснул на неудавшегося самоубийцу.
И это сработало: Павел пришел в себя резко, словно вынырнул с большой глубины. Попытался вскочить на ноги, но полицмейстер остановил его, прижал руками к лежанке.
– Тише, тише… Все хорошо. – затем обратился к остальным. – Оставьте нас, господа.
Господа вышли.
Полицмейстер прошелся по камере, взглянул на свет через решетку, потрогал петлю.
– Сбежать, значит хотел, удавиться… У меня был один арестант – изобретательная сволочь. Пока я его лупил, умудрился стянуть карандаш, потом вставил его в ноздрю. И башкой о лавку – хрясь! Карандаш в мозги и ушел. И что ты думаешь – остался жить! Только кретином стал совершенным – пузыри пускал, лужи под себя делал…
Пашка кивнул и все же сел.
Из кармана полицмейстер достал портсигар из него извлек из него набитую табаком гильзу, прикурил ее, сделал затяжку. Вдруг вспомнил о заключенном.
– Куришь?
Непонятно отчего Пашка кивнул. Уже зажженную папироску полицмейстер вложил в Пашкины пальцы, и тут же зажег вторую для себя.
Парень повертел в руках папироску, ничего не оставалось делать, как затянуться. Дым ударил резко, словно кулак – сразу поддых, в мозг. Павел закашлялся.
Полицмейстер одобрительно похлопал его по спине:
– Ну-ну, сердечный… Отвык уже, видать. Я вот тоже все думаю бросить. Хотя в твоем случае, уже никакого значения не имеется: бросишь или нет… Да… Ладно, к делу. Думаю, от твоих правдивых показаний толку мало будет: друзяки твои нас ждать не стали, сдымили. Потому тебе надо все на себя взять – чтоб ты главарем выглядел. Ну и чтоб обязательно покаялся в суде, признал вину. Тебе слава, мне тоже… В замен обещаю – умрешь быстро. Я сам проверю веревку. Годится?
Пашка кинул.
– Вот и чудно. – подытожил полицмейстер. – Так чего я хотел спросить…
У премьер-министра
По мостовым Санкт-Петербурга куда-то торопился скорый летний дождик.
За ним, шурша шинами, спешило авто.
Генерал-майор недовольно смотрел в окно: лето этого года выдалось холодным, дождливым. Думалось: неужели это и все? Неужели уже и осень?..
Но когда авто подъехало к порту, будто бы начало распогоживаться.
Летний дождик стремительно слеп: из-за облаков все настойчивее выглядывало солнце.
В порту кипела работа: огромные портовые краны сгружали с кораблей многопудовые сетки с кипами мешков.
Как всегда тут было шумно.
Матросы, докеры, собаки и крысы так и норовили попасть под колеса. Шофер вел машину, постоянно нажимая на клаксон.
Но вскоре авто заехала в часть порта, столь любимую крысами и бездомными, но нелюбимую полицией. Порой сюда причаливали корабли, их экипажи сходил на берег и крысы провожали их удивленными взглядами. Затем уходили и крысы. Но не потому, что кораблям что-то грозило – жрать на брошенных посудинах становилось совершенно нечего.
Корабли ветшали. Порой некоторые возвращались к жизни, но чаще их резали, разбирали.
Эта часть акватории была почти пуста.
Лишь где-то в трех милях от берега стояла на якоре большая яхта, да у причала на волнах качался маленький паровой катер.
На пирсе, около небольшого домишки несколько солдат делали вид, что скучают.
Как раз на пороге появился еще один в переднике, с кастрюлей в руках. Присев на ограждение, он принялся чистить картошку. Кожура из-под ножа падала прямо в воду. Порой, любопытные рыбы подплывали, пробовали очистки на вкус. Те не нравились, и оскорбленные рыбы уходили на глубину.
Когда появился автомобиль, солдаты едва заметно напряглись. Один как можно незаметней снял с предохранителя карабин, лежащий рядом. Остальные будто невзначай коснулись расстегнутых кобур. Даже повар не стал брать новую картофелину, не выпуская из рук ножа.
Авто остановилось за пару саженей до домика. Шофер заглушил мотор, давая понять охране, что все, они приехали по назначению. Ошибки нет.
Некоторое время продолжалось ожидание. Но, затем, один из солдат поднялся, подошел к машине. Из окна появилась рука с визитной карточкой.
Та была принята с легким поклоном. Солдат удалился в домик. Там поднял трубку телефонного аппарата. На этой линии абонентов было двое. И электрический сигнал, скользнув по кабелю разбудил телефонный аппарат на яхте.
Состоялся короткий разговор.
После него солдат вернулся к авто. Пригласил генерал-майора:
– Пожалуйте за мной…
На катере уже разводили пары.
– А вы знаете… Я весьма удивлен вашим визитом. Признаться, не ожидал Вас у себя увидеть этим летом. Впрочем, я думал вас вскорости вызвать…
Когда генерал-майор вошел в кабинет, владелец оного даже не встал из своего кресла. Не стал и протягивать руку для приветствия. Вместо этого лишь поглаживал свою бородку, прятал улыбку за ладонью. Его глаза искрились энергией и веселостью.
На яхте «Алмаз» летнее, почти каникулярное время проводил с семьей Петр Аркадьевич Столыпин.
Морской воздух благостно действовал на здоровье его искалеченной дочери Наташи. Да и сам Столыпин выглядел будто помолодевшим.
Яхта ходила в Штеттин, в норвежские фиорды. Но, порой по делам приходилось возвращаться в Петербург.