Литерный эшелон
Шрифт:
Генерал кивнул:
– Положим, что так. Впрочем, сообщите в разведку, мол, по нашим сведениям, иностранные державы интересуются… Пусть перепроверят.
Майор кивнул, и едва заметно выдохнул. Но слишком рано.
Генерал продолжил:
– В Кисловодске, к слову, во время одной экспроприации террористами, пожелавшими остаться неизвестными, было применено оружие, по словам выживших стреляющее как пулемет, но по размеру не больше карабина. На месте преступления во множестве остались гильзы с виду от «парабеллума».
– Пулемет размером с карабин? На пистолетных патронах? Это невозможно!
– Вот и разберитесь, насколько невозможно! Пошлите кого-то из наших сыскарей, положим Лещинского.
– Кого-то определить в помощь?
– Сам справится. Впрочем, дайте этого мальчонку… Который с Чукотки вернулся…
– Данилина?
– Именно. Пусть погреется на солнышке и подучится чуток.
Майор покрутил перышко в пальцах:
– А может сразу передать это в Главное артиллерийское управление?..
– Прекратите, Герхард Павлович. Нас однажды погубит то, что мы сваливаем с одной головы на другую. Я понимаю, наша работа такая, что приходится иметь дело с безумцами, шарлатанами. Шляемся по кунсткамерам и паноптикумам – вдруг встретится Homo troglodytes. Но, может статься, что пропустим мы какой-то пустячок, спишем на глупый слух. А потом окажется, что прогресс ушел далеко вперед, а мы, косолапые, остались.
Майор кивал в такт со словами генерала – не то из приличия, не то действительно соглашался.
В дверь постучали.
– Войдите. – разрешил генерал.
На пороге появился подпоручик, в его руках был обрывок телеграфной ленты.
– Ваше превосходительство… Штабс-капитан Грабе на проводе. Телеграфирует…
– И что он пишет?
Подпоручик покачал головой:
– Просит вас к аппарату. Требует ваш «ключ».
– Хорошо… – кивнул Инокентьев, и повернулся к сидящим за столом. – Господа, нам придется прерваться.
–
Оставшиеся офицеры ждали в кабинете. Курили у окна, говорили о каких-то пустяках.
Лишь раз Горский спросил у Литвиненко:
– Герхард Павлович… Как думаете, о чем Грабе сейчас пишет?
Майор прислушался к телеграфическому треску, доносившемуся через коридор. Покачал головой:
– Решительно ничего разобрать невозможно. Одни цифры. По коду работают…
Шло время. Телеграф азартно плевался шифром.
В комнате совещаний стало сизо от табачного дыма.
Наконец, стук ключа смолк.
На пороге появился задумчивый генерал-майор.
– Простите, господа… Сегодняшнее совещание мы, пожалуй, отложим…
Самоубийство
Пробуждение было тяжелым, жутким, словно после страшного похмелья.
Болело все – до самой последней косточки. Казалось – болят даже ногти, даже легкие… Может, стоило бы не просыпаться, пережить это состояние во сне. Да вот беда – вся та же боль не давала ни малейшего шанса забыться.
Пашка оглядел камеру: может, то был страшный сон? и все закончилось. Но нет, все было на месте. Разве что сегодня кашу оставили у порога – невыносимо далеко.
На краю миски сидел все тот же мышонок.
– Кыш, мыша…– прошептал Пашка.
Тот посмотрел на него задумчиво и вернулся к своему занятию.
Пашка застонал: если уже и мышь его в ноль ставит, значит, вовсе его дела плохи.
Память предательски подсказала: сейчас ты все же сгонишь мышь, наскоро поешь, тебя потащат на допрос, словно на работу, начнут бить…
Стон сорвался в вой…
Павел скосил глаза: из окошка бил луч света. Он ложился на пол тонкой полосой, словно тень в солнечных часах. Когда луч ляжет на лавку – его поведут бить.
Из окна доносились звуки жизни. Оная в тюрьме была весьма скупой. Кто-то пел песню, слышно было чьи-то шаги. Здесь, в камере они казались невыносимо тяжелыми, медленными, словно сам Рок на негнущихся каменных ногах наконец-то нагнал Пашку.
С реки на город налетел ветер, поплутал меж стен, но все же плеснул в камеру немного свежего воздуха.
Парень взглянул на маленькое окошко, и вдруг подумал – выход все же есть…
Он тяжело поднялся, пошел к окну, срывая прикипевшую к телу рубашку. Затем он принялся ее рвать, вязать в ленту. Скоро в его руках была приличная удавка. Встав на край лавки, один конец удалось закрепить за решетку. В получившуюся петлю Павел вставил свою голову.
Он улыбался…
Но старуха Смерть, несмотря на свой почтенный возраст все же собралась пококетничать.
В петлю Пашка шагнул с лежанки, рухнул вниз человеческим маятником. Веревка натянулась, дернула прут решетки. Несколько мелких камешков сорвалось вниз, но металл даже не дрогнул.
Тело Пашки налетело на стену, скользнуло по ней. Камень ободрал кожу с рук спины. Но тело парня касалось стены, потому петля затянулась плохо и теперь душила ненавязчиво. Хоть и дышать было трудно, хоть и хотелось умереть, но легкие жили своей жизнью, всасывали воздух жадно.
Анархист крутился в петле, словно рыба на крючке: не то пытался устроиться удобней, не то напротив, старался освободиться, чтоб затем повеситься лучше. Однако его руки ловили воздух, царапали стену.
На улице, в храме Михаила Архистратига звонарь ударил в колокола, призывая прихожан к обедне. Малиновый звон заливал камеру словно кисель, поднимался все выше, звенел в ушах.
За ним Пашка не слышал, как звякнул на двери глазок, загремел замок, скрипнули петли.
Кто-то крикнул: