Литерный эшелон
Шрифт:
Отягощенный тяжелыми мыслями, учитель присел за большим валуном за камнем рядом с батюшкой.
Сообщил тому:
– Я не Моисей – я не могу водить по пустыне людей ни сорок лет, ни даже две недели. Еще пару дней и люди начнут падать и умирать десятками, а через неделю – не будет никого. Ибо я не и не Христос – я не могу накормить тремя хлебами и десятка страждущих. Может, развернуться, пойти навстречу красным – пусть милостиво нас расстреляют?..
Хлебов, впрочем, и не имелось: выходя из города, брали воду, сухари и драгоценности. На последние полагали сменять провиант у встретившихся туркменов. Но те будто назло куда-то откочевали с прибрежной полосы – за все время голодного и холодного похода им не встретилось ни души.
Воды оставалось совсем мало. Родители собирали снег, топили и грели его в ладонях, чтоб напоить своих чад этой толикой.
– И думать не моги! Господь всемилостивый нас не оставит, явит чудо. Не может не явить, – отвечал батюшка.
И чудо произошло. Явилось в виде не Ангела Господнего, а мальчишки-юнкера, с трехлинейкой в руках.
– Город! – сообщил он, пытаясь отдышаться. – За теми холмами – город…
Учитель сверился с картой.
– Бес знает что! Тут нет городов…
– А я говорю – есть! Вон с того холма его видно.
– Бред, мираж… Очередная фата-моргана.
Но мираж в сумерках – это было слишком.
Учитель едва не сказал: «Вам от недоедания мерещится». Но удержался: могло статься, что юнкер как раз так выпрашивал себе добавку к ничтожному пайку.
Но юнкер оказался человеком навязчивым:
– Да что мы спорим! Давайте вместе пройдем и посмотрим.
Кряхтя, учитель словесности поднялся и пошел вслед за юнкером.
Взобрались на холм.
– Вот видите… Нет никакого города…
И тут подул ветер из пустыни, туман не прогнал, но сделал его реже. Через белесую пелену проступили контуры зданий, и, что куда важнее – яркие огни.
– Чудо! – крикнул батюшка.
И тут же заспешил по лагерю:
– Чудо, рабы Божьи, чудо явил нам Господь! Восстаньте, отряхните усталость!
И народ поднимался, снова собирался в колонну. Идти было отрадно недалече – всего версты две. Шли, сдерживая дыхание, не произнося слова – боялись спугнуть.
Но вот что странно: к сему городу не имелось дорог. Как сюда люди попадают? Приплывают по морю? Но зачем?..
– А ежели и там большевики? – спросил сомневающийся учитель и тут же себя успокоил. – Ну и пусть стреляют… Чем так мучиться – лучше помереть. Детей, может и не тронут…
Их, конечно же заметили с охранной вышки.
У ворот их встретил казак с винтовкой наизготовку. Но на его шинели было видно погоны: стало быть не большевик – и то хорошо…
– Стой, куда прешь! – крикнул казак. – Стой, курва-мать! Стрелять буду!
И действительно: он передернул затвор, стрельнул. Правда поверх голов – и за то спасибо. Но было это лишним: дойдя до забора из колючей проволоки, остановились.
Один казак быстрым шагом отправился к домам и скоро вернулся со здешнем градоначальником.
– Кто таковые? – спросил Латынин.
– Беженцы мы… – отвечал за всех учитель. – Добрый человек! Не погуби! За нами большевики гонятся… Если принять не можешь, то обогрей на ночь, воды дай и мы далее пойдем. Нету мочи в такой России оставаться.
Латынин думал недолго. Бросил казаку:
– Отворяй ворота…
Пришедших развели по домам: получилось, что называется: в тесноте, да не в обиде. Беженцы старались вести как можно скромнее, тише, но сердобольные горожане угощали их чуть не лучшим куском. И просили не тишины, но рассказов.
Спрашивали:
– А, правда, что большевики дикие сердцем?.. Что Христа ненавидят?
И батюшка кивал, рассказывал, как в первое свое пришествие в город большевики из освященных пасхальных куличей делали бутерброды: мазали их маслом, поверх клали куски колбасы. Про то, как они без меры употребляли церковное вино, а перед ними под граммофон плясали девки, голышом, но в кокошниках.
В другой избе у дочери тамошнего предводителя дворянства выспрашивали:
– Верно ли говорят, что в руки большевикам лучше не попадаться? Что они ту же пленных расстреляют?
– Ну что вы! Большевики не такие! Не расстреляют! Они куда хуже! Они вас сперва мучить будут.
Ночь вступала в свои права. Город, страдающий тревожными снами, засыпал…
На утро к батюшке и учителю словесности явился посыльный, позвал их на совет, в здание к градоначальнику.
В кабинете было людно, но имелся только один военный в чине пехотного капитана. Остальные показались учителю ареопагом – сборищем мудрецов. Своей учительской душой он понял, что окружают его существа высшего порядка, нежели он сам – ученые.
На ареопаге, конечно же, ни батюшка, ни сам учитель право голоса не имели.
Начался разговор: расспрашивали: откуда они, как долго идут.
Шульгу интересовал численный и качественный состав войск. Об этом сообщить ему было почти нечего: имелась телеграмма с предупреждением, что на город движется большевицкий полк, да мутное изображение фата-морганы.
– Положим, более полка против нас не отрядят, – рассуждал Шульга. – Но даже половина полка против Белых Песков – слишком много. Нас может спасти только чудо.
На своем стуле поерзал батюшка, посмотрел на иконку: нет, два чуда к ряду было для такой иконки слишком…
– У нас есть телеграмма от Данилина, – напомнил профессор Стригун. – Полковник уже в пути. Господь нас упасет…
– Далинин – это, конечно, существенно, важно… Но Господь всегда на стороне больших армий, – напомнил Шульга известную военную максиму. – К тому же телеграмма была две недели назад о том, что он будет через неделю. А у нас армия крошечная. Видимо, придется бросить Аккум. Я думаю, надобно оставить город, углубиться в пустыню, переждать…