Литерный эшелон
Шрифт:
– Сахалин японцу отдали, – замечал Ульды. – Раньше там каторга была – приходи, кума любоваться.
– Половина-то осталась. – отвечал Галантерейщик. – Северная.
– Северная – это плохо. Холодно, наверное…
– А я був там, – оживлялся Бык. – Драпав. Там головне – на корабль потрапити…
– Может, куда дальше. На Камчатку там, на Чукотку?..
– А у меня братишку на Камчатку сослали.
– И как там на Камчатке-то?
– Да хрен его знает. Брат оттуда не вернулся. Спондравилось наверное.
К разговору подключался кто-то из темного угла:
– А куда торопятся-то? Я сегодня утром сам видел: на станции «цаплю» нам открыли, а курьерский остался. Нас пропускал. Ой, не кончится это добром.
– О том, что это добром не кончится – надо было при твоем крещении сказать, – отвечал с другой стороны вагона.
– Ты чего там мелешь?
– А че я такого сказал? Я чем тебя лучше? В одном вагоне-то едем!
Спор сходил на нет.
Но вот на какой-то таежной станции вагонные буфера лязгнули в последний раз. Двери вагонов открывались, арестантов высаживали.
На станции их уже ждали: скучали казаки при полном вооружении, дымились кухни. Пахло ухой.
После полутьмы вагонов, солнце слепило глаза. Земля качалась, норовила уйти из-под ног.
– Ну шо, хохол, – спросил Ульды у Быка. – Когда побежишь? После обеда?..
– Да хто ж після обеда бегает? Треба по§сти, трошки утрясти… Подивитися по сторонам. Знову же, у потязі все затекло.
Обед был сытным: ухой кормили хоть и костлявой, но наваристой.
– А че? – сказал кто-то. – Кормят хорошо. Мне тут ндравится. Все одно лучче, чем шибеница.
– У них тут рыбы навалом. Сушеной даже печки топят, вместо лучины жгут.
После ухи налили по чашке какого-то зелья, смутно напоминающего чай, и стали собирать в дорогу.
Для этого заковывали в кандалы попарно. Феде Ульды в напарники достался Галантерейщик, а Быку – какой-то мужичок вида полуинтеллигентного. Пашка думал, что и ему достанется кто-то из вагона, к примеру студент. Но анархиста сковали с парнем, может даже еще более молодым. У того было плохое зрение – на мир он смотрел через стекла пенсне. Наверное, и оно помогало плохо – невольный попутчик все время щурился.
– А позвольте узнать ваше имя? – спросил – Меня вот к примеру, Рундуковым зовут Станиславом. А вас как?
– Пашка… Оспин.
Неожиданно собеседник еще более оживился:
– Оспин? Тот самый?! Анархическая экспроприация?
Пашка кивнул – было дело…
Рундуков схватил его руку и энергично затряс:
– Очень приятно, очень!
– Чего тут приятного?
– Что я вот так оказался связанным не с уголовщиной, не с насильником, а с истинным идейным борцом с режимом. Я слышал о вас много! Ограбление с помощью пневмопочты. Обреченные, окруженные со всех сторон, вы продолжали слать товарищам ценности для продолжения борьбы! А вы кто по взглядам? Я вот социал-демократ. Большевик!
– Анархист… – напомнил Пашка.
– А простите, подробнее?.. Вы анархо-коммунист или анархо-синдикалист.
Пашка пожал плечами – так далеко его образование не заходило. От продолжения разговора спасло то, что арестантов поднимали в дорогу.
– Это очень даже хорошо, что мы вот так оказались, скованными, – бормотал большевик. – Глубоко символично! В будущем мы будем вместе! Сказано же было: нам нечего терять, кроме своих цепей.
Сделав десяток шагов, Пашка понял, что с таким грузом на ногах не то что сбежать – идти совершенно невозможно. Кандалы натирали ноги, звенели. Закованный в паре скорее мешал, чем наоборот.
Пашка подумал, что долгую дорогу ему не вынести.
Однако прямо за станцией текла река. На ней арестантов ждала расшива такая старая, что, верно, помнила и бурлаков. Перед ней стоял маленький колесный пароходик, именуемый в этих краях «угольком».
Арестанты по сходням поднимались на борт расшивы, затем сходили в холодные трюмы. Там по щиколотку стояла вода.
– Не потонем – так сгнием заживо. – на правах старшего возмутился Ульды. – Как ни крути – ульды нам всем.
– А хоть бы и ульды. – согласился стоявший рядом казак. – Никто о вас плакать не станет. Умер Максим – ну и хер с ним! Положили в гроб – мать его чтоб!.. Эй, народ православный, шевели мослами!
Погрузились.
Трюмы закрыли. Тут же пароход дал гудок – уж не понять кому и зачем.
Натянулся канат, до поры опущенный в воду. Расшива заскрипела чуть не каждой досточкой и поплыла.
– Ну а теперь куда нас тащат? – спрашивал Ульды.
– Да на север куда-то. Здесь все реки – на север…
– На Сахалин значит.
– Это почему?
– Так он же северный!
– Ага! Рядом с Северным Кавказом, – делал выводы галантерейщик. – Ну а Южный Сахалин – он где-то рядом с Южным же полюсом.
– На юге хорошо, – не чувствуя подвоха замечал Ульды. – Там тепло…
– Да, да именно так все и обстоит… Кавказ Северный – значит там холодно. А Сахалин Южный – значит там всенепременно должно быть теплее. Вот как радостно!
Кто пограмотней – тот тихонько, чтоб не разозлить Федю Ульды, улыбался измышлениям галантерейщика. Ваня, да и его свита смутно догадывалась, что над ними издеваются. Но понять как именно – не могла. И чтоб не опозориться еще больше – выжидала.
Впрочем, галантерейщик знал меру. Немного позубоскалив, он прилег на деревянный щит и принялся пальцами расшатывать зуб у себя во рту.
Корабль плыл.
Когда река сделала очередной поворот, ветер стал бить в аккурат в корму. На пароходе заглушили машину, подняли парус. Затем парус подняли и на расшиве.
Стало так тихо, что было слышно, как в лесу около реки кукует кукушка. Все арестанты замерли, считая, сколько им лет накукует.
Той, похоже, сегодня было больше нечем заняться, и она дарила года долго, щедро превысив любой мыслимый возраст. Уже связка давно миновала тот лесок, но ветер все доносил кукование.