Литерный эшелон
Шрифт:
– Поехали?.. – не то спросил, не то предложил он.
Когда крестьяне были далече, бывший градоначальник сказал.
– Типун вам на язык, Аркадий Петрович.
– Это вы про что?
– Про десять лет. Про конец света.
– Да полно вам. Забудется все через год или два…
– Да я не о том, а вдруг сбудется?
– Это какой год будет? 1918?.. Да нет, навряд ли…
Дальше поехали по течению речушки, которая протекала через деревню. Речушка была мелкая, русло которой почти полностью заросло камышом.
Пахом вел их тропами – сначала человеческим, потом звериными. Почти сразу пришлось спешиться, вести лошадей в поводу.
Впереди шел Пахом – только он знал дорогу. Через руку у него будто невзначай была переброшена заряженная «берданка». Знал он прекрасно: если в этих местах не выстрелишь первым, то, верно, уже не выстрелишь никогда.
За ним беспечно шел градоначальник – о вышеупомянутой примете он, если и слышал, то только краем уха. Выглядел совсем как среднерусский помещик на прогулке по своей вотчине. Верно, эти леса Гордей Степанович считал продолжением улиц своего города. Однако Грабе уже давно понял: градоначальник – млекопитающее травоядное…
Сам штабс-капитан шел замыкающим. За его спиной висела купленная в городишке винтовка, в кобуре лежал взведенный «Смит энд Вессон».
Речка петляла. Где-то Пахом то выводил компанию к самой воде, то напротив, срезал через леса. Ступая след в след, шли через болота с омутами тихими. Градоначальник в таких местах старался идти тихо, дабы не разбудить нечистую силу, несомненно дремавшую на дне.
Переваливали через сопки, поросшие деревьями вековыми. Переходили в брод ручьи и реки, обмельчавшие вследствие летней жары
Наконец, вышли на берег иной реки, достаточно широкой, чтоб задуматься: а стоит ли вообще через нее переправляться?
– Она? – спросил Грабе.
– Она, – согласился Пахом.
Грабе осмотрел водную гладь. Река здесь текла почти ровно, с места, где они стояли, было видно на несколько верст вниз и вверх.
– Сгодиться… Располагайтесь, господа. На некоторое время нам тут придется задержаться.
На берегу реки сложили простенький шалашик.
Жгли беспокойный костер, днем подбрасывая в него траву для большего дыма. Ночь разбивали на вахты, следили за рекой, чтоб не пропустить пароход.
Впрочем, считал градоначальник – сие есть лишнее. Ибо пароход все равно должно быть слышно в этой тишине за много верст.
Всей компанией запасали дрова, благо сухостоя вокруг было много.
Поисками съестного все более занимался Пахом. Бил дичь из ружья, ставил силки, ловил рыбу в сеть. Затем жарил все это в собственном соку, запекал в углях.
Хлеба не было, припасенные в дорогу сухари закончились на второй день после Дураково. Впрочем, хлеб с лихвой заменяли орехи, собранные тут же.
Может быть, эта жизнь напоминала сказ господина Салтыкова-Щедрина о том, как мужик кормил двух генералов.
Но из своей сумки Пахом достал и крючки с леской. С ними градоначальник нашел себе развлечение – сидел у реки, рыбачил. Непуганая рыба, не ожидая подвоха, благосклонно позволяла себя поймать.
С такой спартанской диетой Грабе стал замечать, что набирает вес. Он занимался гимнастикой, плавал в ледяной воде. Но все равно, рядом с Чукоткой здесь был просто курорт.
А вообще, до прибытия парохода жили хоть и привольно, но достаточно скучно.
Больше всего страдал Грабе.
В Иване Ивановиче он позабыл взять хоть какую-то книжку, и теперь тосковал по чтению.
От безделья он стал угадывать буквы в облаках, читал знаки на коре деревьев, скоропись речных волн.
На песке кому-то писал ответные послания, чьи-то имена, чертил фигуры.
Слепая река ощупывала их волной, слизывала и уносила с собой на север к холодным морям и совершенно Ледовитому океану.
Затем спал.
Делал это даже через силу, видно желая выспаться впрок.
Не смотря на тишину – спалось плохо. Терзали не то гнусь, не то тяжкие сны. Грабе ворочался, что-то бормотал во сне, отбивался от врагов, хватался за кобуру. В такие сны его спутники старались не вмешиваться – а то пристрелит спросонья.
– Ишь как его бесы-то мордуют! Видать много человек в жизни испытал…
Не будили Аркадия, даже когда приходил его черед стоять вахту. Ждали, когда он проснется сам.
Все одно: у Грабе обязательно случится очередная бессонница, и он просидит у костра всю ночь, не беспокоя своих компаньонов.
Но именно эта бессонница едва не сыграла с ними злую шутку.
Грабе вздремнул на закате, как раз перед своей вахтой. Проснулся, как водиться с головой тяжелой, словно с жуткого похмелья. Просидел у костра на берегу реки за полночь, но и потом, когда его смена прошла, не стал будить сменщика.
Почти всю ночь Грабе смотрел то в небо то на его отражение в реке, пытаясь угадать ту звезду, откуда прибыли пришельцы.
Ближе к рассвету прилег, но не потому что захотелось спать, а потому, что устал сидеть. Да и лежа удобней было смотреть на звезды.
…и сон внезапно сморил Аркадия.
Как раз в это время мимо них проплыл пароходик.
Стоял предутренний туман. Он глушил звуки, и шлепанье плицов казалось совсем негромким. Будто где-то на том берегу некий бобер, страдающий бессонницей, бил хвостом по воде.
И шум этот не будил, а напротив, убаюкивал, как умеет убаюкивать дождь.
Верно, бы Грабе проспал пароход, но зажужжал очередной комар, Аркадий взмахнул рукой, пытаясь его прихлопнуть. Комар увернулся от руки, коя отвесила по щеке изрядную оплеуху. От пощечины Грабе проснулся резко, словно кто-то выплеснул на него ушат воды.