Литерный эшелон
Шрифт:
Что-то большое и страшное выло где-то совсем рядом.
– Страшно? – спрашивал Пашка сидящего рядом Быка.
– Да чого мени лякатися? Я и сам страшный. Була справа – три губернии в страхе тримав.
Кандальные укладывались спать.
Но самой страшной тварью здесь были не волки, не медведи. Надоедала мошкара. Она не мешала заснуть, сон превращала в мучение, а утром любой непокрытый кусок кожи пух и чесался от укусов.
От этого страдали все. Но почесаться времени не было – по крайней мере арестантам. Чтоб почесаться – надо было остановиться, положить ношу на землю…
Но Грабе торопился, гнал колонну вперед, только вперед.
Привалы были только на самое необходимое – краткий отдых, перекус и снова в дорогу.
Имелась полевая кухня, ее, матерясь, толкали сзади колонны казаки. Но пока были в пути – ни разу ее не топили, ели сухари, запивая негорячим же чаем.
И вдруг, в один день за следующим холмом закончился лес. Его срезало словно ножом. Сам этот «нож» лежал рядом. Пашке из-за спин остальных показалось, что это железная стена.
– Тарелка. Железная тарелка – проговорил Рундуков. Он был повыше Пашки, потому видел он больше.
Было ясно, что тарелка здесь недавно. Она стояла на боку, приваленная многовековыми елями.
От нее шел след: несколько деревьев выворотило с корнем, срезало подлесок, где-то выжгло почву. Но где-то посредине поляны оный след сходил на нет.
Все присутствующие словно по безмолвной команде посмотрели на плывущие вверху облака. Взяться здесь этой громаде кроме как с небес было некуда.
– Тут! – постановил Грабе. – Привал – и за работу! Время не ждет.
После обеда есаул распорядился:
– Рубите лес. Будем строиться.
– Чего будувать-то будем? – спросил Бык.
– Наверное, барак… Надо же нам где-то спать. – предположил студент, убивший семью.
– Тебе-то? Да держи карман шире. Под кустом заночуешь – и за то спасибо. А барак-то для господ.
– Баню, – предположил контрабандист. – Всякое дело лучше начинать чистым. По крайней мере, телом.
– Во-во, – откликался кто-то. – Только энто будет церковь. Православному арестанту без церкви невозможно быть.
Но нет, срубив совсем немного деревьев, есаул дал новый приказ: части арестантов приступить к постройке первого человеческого сооружения в этой совершенной глуши. Сие сооружение известно с младых ногтей каждому россиянину, и тем обиднее было, что никто него не угадал. За сим, далее работали молча.
– Не слишком ли рано?.. – спросил Грабе.
– А чего? Усегда сгодится! Пущай знают, что я не шуткую.
Наконец, последняя перекладина легла на место. Посреди поляны возвышалась простая русская шибеница.
– Хороша шибеница, – заметил есаул. Прям любо-дорого смотреть. Надобно обновить. Ваше благородие, дозвольте парочку повесить? Для пущей воспитательности?..
– Нет. Мы не для того их за тридевять земель тащили, чтоб на первой березе повесить. Впрочем, распорядитесь-ка собрать здесь всех…
Звание есаула относилось к восьмому классу табеля о рангах, и его владельца надлежало называть не иначе как «ваше высокоблагородие». Грабе был же просто «его благородием», и от есаульского чина его отделял один класса. Но казак понимал, что этот человек, прибывший издалека, наделен немалой властью, совсем не чета ему, сирому и косолапому, отправленному в этакую глушь натурально доживать до отставки.
За сим, есаул называл Грабе в соответствии со званием. Штабс-капитан предпочитал же обращаться по имени-отчеству.
Желание Грабе обрело форму полковничьего приказа. И очень скоро арестанты стояли, согнанные в коробочку. Их окружали казаки.
Все изображали внимание и делали вид, хотя всем было предельно ясно: ничего хорошего им не скажут.
Грабе хотел сказать что-то особенное, но оглядел серые арестантские лица и решил: перебьются.
– Господа… – начал он. Ответом ему был легкий смешок. – Господа арестанты… Я не знаю, что вас ждет в грядущем. Судьбы ваши, да и мою тоже вершить будет Государь Император. И вам дадена возможность своим трудом заслужить всемилостивейшее прощение. Только сразу скажу – провинившихся буду казнить безжалостно, за любое прегрешение. Повешу как виновного, так и того, кто будет прикован к виновному…
Среди арестантов зашипело: каждый полагал, что именно он выживет. Относительно прикованного такой уверенности не было.
– А за шо это, позвольте спросить? – спросил польский галантерейщик.
– Позволю, – спокойно ответил Грабе. – За то, что не одернул виновного, не остановил.
Затем повернулся к казакам, смерил их взглядом, от которого стало зябко.
Произнес будто для всех:
– А если потом кто из вас рот откроет не по месту, сболтнет по пьяни или жене… Того я найду из-под земли, лично закую в кандалы и отправлю туда, куда Макар телят не гонял. Ясно всем? Вопросов нет?
Если вопросы и были, их предпочли оставить на потом.
Дело шло к вечеру, Грабе хотел еще что-то приказать, но, посмотрев на уходящее все дальше на запад солнце, махнул рукой:
– Всем отдыхать!
Утром, после завтрака, арестантов разделили на две неравные команды. Большую отправили рубить лес и что-то строить. Второй, в которую попал Пашка, было велено копать яму.
Земля здесь была твердой, каменистой.
– Могилу роем… Могилу, пся крев… – бурчал под нос польский галантерейщик, хотя никто его об этом не спрашивал. – Есть шибеница – значит и могила нужна.
– Копай, копай… – отзывался сторожащий их казак. – Много для тебя чести – в могилу ложить.
Но, пройдя положенные могильные пол-аршина, было велено копать далее.
И, хотя на поверхности стоял излет лета, чем дальше спускались вниз, тем холодней становилось. На небольшой, в общем-то, глубине изо рта шел пар, на стенах ямы проступали острые иглы инея.
– Дай трохи дух перевести. – просил Бык. – Зимно тут, я змерз…
На удивление казак своей небольшой властью дал послабление, разрешил отдохнуть, вылезти из ямы.