«Литке» идет на Запад!
Шрифт:
Мотор отказал на полпути. Ледовый хаос Колючинского горла протянул к самолету отточенные щупальцы торосов.
Предстоял «гробовой номер».
Куканов не любит вспоминать о том, как ему удалось «на честном слове» дотянуть до Ванкарема, откуда он помчал на собачьих упряжках к Рыркапию, чтобы взять там запасные части.
Двести сорок километров между Ванкаремом и авиобазой — и ни одной яранги [24] . Четыре раза короткие ноябрьские сумерки сменяла мглистая ночь. Отдыхали в снегу. Каюры рядом с упряжкой, Кузьмич на обледенелых нартах, подняв воротник кожаного реглана. На час удавалось забыться. Чувствуя, как немеет все тело, пилот вскакивал и яростно стучал деревяжками замерзших рукавиц.
24
Чукотское жилище, имеет вид шатра: остов из китовых костей, обтянут моржовыми шкурами. Яранга состоит из двух частей: холодной, где помещаются собаки, и теплой — полога, где живет вся семья.
Дорога туда и обратно заняла девять суток. Починив мотор и не признавая отдыха, Куканов ушел в воздух: на Биллингсе ждали цынготные!
Пурга стерегла у мыса Дженретлен. Седой вихрь запорошил козырек кабины, рванул самолет вниз. Пропала видимость. И когда, судя по компасу, было пройдено Колючинское горло, пилот решил прижаться к берегу.
Дальнейшего никогда де забудет экипаж «Н-4». Зрачки бортмехаников расплылись в смертельном ужасе. Куква съежился, пружиня ноги. В свистящем гуле раздернутого занавеса пурги перед ними вынырнул каменный выступ мыса Онман.
Машинально пилот положил самолет на крыло и развернулся в десятке метров от скалы. Набрав высоту, Кузьмич смахнул с мокрого лба застывающие капли пота.
— Чуть-чуть, хлопцы, не разложили мы материальную часть, — сказал Куква, когда после двухчасовой рулежки самолет подплыл к фактории Ванкарема. — Кто-то бы схоронил наши косточки?
— Лучше подумай, где раздобыть горючего, — неожиданно резко перебил его Куканов.
Механик виновато метнулся к бакам.
Бензина осталось на пятьдесят минут. До Рыркарпия, где лежали запасы, на полном газу надо лететь вдвое дольше. Собачьи упряжки могли завезти горючее не раньше, чем через неделю.
Неделя бездействия!
Седоусый Гергойль-Кай, председатель Ванкаремского нацсовета, посмотрев на вытянутые физиономии бортмехаников, молча ушел дамой. Пока летчики грелись у заведующего факторией Георгия Кривдуна, чукча прикатил на упряжке единственный в поселке бидон со смесью бензина и масла, приготовленной для своего моторного бота.
— Хватит? — спросил он Куканова.
— Хватит, — улыбнулся Кузьмич, соображая, где достать горючего на последние пять минут. — Спасибо, старина!
…Бортмеханики давно покачивали головами, слушая судорожные перебои трехмоторного сердца самолета. «Н-4» прожил богатую жизнь. Шестьдесят семь человек перебросил на нем Куканов с Биллингса на Рыркарпий и двадцать один в Уэллен. Моторы требовали капитального ремонта. Но на Чукотке вместо мастерских — каменные просторы, жесточайшая пурга. Какой тут ремонт, когда в эфире зазвучали аварийные сигналы Кренкеля! Раздавленный льдами, ушел на дно «Челюскин», и Кузьмич, торопясь на помощь челюскинцам, первым взял курс на дрейфовавший лагерь. И вновь над торосами Чукотского моря «сдох» левый мотор…
Неделю возились с ним на тридцатиградусном морозе, а на восьмое утро со сломанным шасси валялся на снегу самолет. Мотор не вытянул при взлете, и «Н-4», задев о торосы, закончил свой стремительный бег.
Почти следом, успев лишь забрать из лагеря женщин и детей, у Колючина «разложил» самолет Ляпидевский, и Кузьмич послал своих бортмехаников на помощь товарищу.
О том, что правительство наградило его орденом Красной звезды, Куканов узнал уже на борту «Литке», принимая амфибию «Ш-2».
«14 часов 45 минут. Курс норд-вест. Лед разреженный, дорожка исчезла, справа по курсу чистая вода», сделал последнюю запись Дуплицкий. Густое облако тумана скрыло зеленые крылья машины.
«Литке», пожалуй, не найти, — приписал он. — Мерзкая погода».
В ту же секунду начальник увидел, как пополз трос руля управления. Круто свернув, Куканов летел на материк.
На ледорезе готовились принять самолет. Рация мыса Шмидта своевременно предупредила нас о его вылете. Прошло полтора часа. Через двадцать минут капитан ждал результатов ледовой разведки.
Вахтенные матросы водили биноклями по горизонту, кочегары подшуровали в топках, чтобы пилот не проскочил мимо. Волнистыми клубами дым поднимался в безоблачное небо, горячими крупинками сажи осыпал надстройки и палубу.
Воздух был чист и прозрачен.
А в это время в пятидесяти милях от нашей стоянки плутала под колпаком слякотной мглы амфибия, и усталый Кузьмич то снижался к самым торосам, то набирал высоту, продираясь сквозь клейкую сырость тумана.
— Волноваться рано, — успокаивал Куква литкенцев, когда истекли все сроки, а вызванные радисты Рыркарпия и Врангеля ответили, что самолет не показывался. — Кузьмич эти места знает, как свои пять. Наверно, ушел от тумана и пьет чай у Кривдуна в Ванкареме. А там рации нет…
По компасу и указателю скорости самолет подходил к берегу, но отлогие контуры материка стали заметны лишь тогда, когда стрелка альтиметра очертя голову прыгнула вниз. Мгла поредела. Лоскутья тумана стлались на свободной от льда изогнутой луке ванкаремской лагуны. Стряхивая струйки воды с приподнятых крыльев, амфибия ткнулась носом в мокрую гальку.
В торосах Чунотского моря.
— Привет, Федор Кузьмич! — взмахнул ушанкой Кривдун. — Какими судьбами?
— Да вот такими, — пояснил Куканов. — Придется заночевать.
— А, Гергойль-Кай! — заметил он жмурившегося от удовольствия председателя нацсовета. — Жив, старина?
— Верно, верно, Кузьмич, — отвечал чукча, протягивая руку. — А бензину тебе не надо?
Пилот рассмеялся.
— Нет, Гергойль-Кай, не ладо. Займу в баках у Бабушкина. А завтра буду на «Литке».
Но завтра повторилось то же самое. Туман непроницаемой стеной отделил амфибию от ледореза. Только на третьи сутки, после вынужденной посадки на мель, назначив по радио с мыса Шмидта рандеву возле устья Амгуэмы, Куканов добрался до «Литке».