Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
— Может это родня Пуфа?
— Пуф, ты их знаешь?
— Это они уронили меня в бездну.
— Может, ты попробуешь с ними поговорить?
Пуф собрался в сферу, и оставаясь между нами, слегка запульсировал. Сиреневое облако ответило похожей пульсацией. Так продолжалось какое-то время, потом Пуф снова напугано прижался ко мне.
— Пуф, что случилось?
— Они хотят меня забрать. Я не хочу.
— Они могут это сделать без твоего желания?
— Не знаю, наверно, нет
Пока мы с ним разговаривали, сиреневое облако приблизилось ко мне, и я почувствовала прикосновение. Оно чем-то
— Вам удалось невероятное, вы дважды спасли одного и того же ребенка. И при этом не погибли сами.
— Кто вы? Почему вы хотите забрать Пуфа?
— Я самая старшая из семьи. И он мой внук.
— Это не значит, что он должен обязательно идти с вами. Он считает, что вы его бросили, и не хочет идти с вами.
— Он еще слишком мал, чтобы что-нибудь решать. И мы не бросали его. Это был единственный способ, который давал ему хотя бы какой-нибудь шанс выжить. Неужели вы думаете, что нам было легко отправить его сюда. Любая известная нам информация доказывала невозможность существования здесь любого члена семьи. За то время, что мы здесь находимся, мы потеряли уже тридцать процентов энергии. Если потери дойдут до семидесяти, мы погибнем.
— Но Пуф находился здесь почти два месяца.
— Он не расставался с вами все это время. У вас общий энергетический канал. Как только Пуф выйдет из него, он перестанет существовать.
— Он ни когда не сможет жить самостоятельно?
— Сможет. Ему только надо подрасти и научиться пользоваться энергией. Сделать он это сможет только в семье.
— Почему не здесь?
— Здесь нет необходимого количества и разнообразия энергий, которое ему необходимо.
Я задумалась, Майкл тоже.
— И что нам делать?
— Может быть, они правы?
— Пуф, а ты как думаешь?
Он стал прозрачным и молчал, только тепло в ладонях говорило о том, что он здесь.
— Пуф?
— Я боюсь, что они не будут любить меня. И вы тоже разлюбите.
— От того, что нас не будет рядом с тобой, мы не перестанем любить тебя.
— Значит, я смогу вернуться, когда подрасту?
— Если ты потом захочешь вернуться.
Он уткнулся мне в ладони и всхлипнул.
— Ну вот, Ты еще совсем маленький. Тебе действительно нужно домой.
— До свидания, мы будем ждать тебя.
— Что такое "до свидания"?
— Это значит, что мы еще встретимся.
Пуф, прощаясь, прикоснулся к Майклу, ко мне, потом направился к висевшим поодаль облакам. Они слились в одно и исчезли. Ощущения тепла в ладонях пропало. Всегда грустно расставаться с друзьями, даже такими странными. Я обвела взглядом комнату и увидела свою книжку. А что если? Открыв ее, я не смогла удержаться?
— Майкл, смотри.
На абсолютно черном фоне двигались четыре облачка. Одно замедлило свой ход, и казалось, посмотрело прямо на нас.
— Олле, что это?
— Это Пуф с родственниками возвращается домой.
— Нет, что это за устройство?
— Это мое персональное зеркало связи. Оно показывает, что происходит с близкими мне людьми и, как оказалось, существами.
— Мы сможем видеть его?
— Да, но не чаще раза в неделю. Оно долго накапливает энергию.
— Как
— Да, детские впечатления самые сильные.
— А мы?
— Можно считать, что я поправилась.
Мы вышли на улицу. Какое звездное небо. Где-то там находится Пуф.
Елизавета Михайличенко
Иногда я стараюсь быть…
— ИНОГДА Я СТАРАЮСЬ БЫТЬ… — Выходя на песок.-
Иногда я стараюсь быть доброй. Получается вяло. Сил хватает только быть. Черты моего лица всего лишь набросок способного мастера. Неявны, общи. Состояние потерянного дома, преследующее меня всегда, уже сменилось монотонной тоской по дому, теперь, когда уже ясно, что я существо бездомное и не способное на пристанище. Невоплотимость любви трогает значительно меньше, даже практически не трогает, особенно по сравнению с лучшими годами жизни. Это табу, оставшееся им и по сегодня, хотя уже давно не болит. Табу вообще не болят, особенно если есть опыт детства в диктатуре, или что-то вроде этого. Лучшие годы жизни — это где-то в районе юности, судя по схожести суждений окружающих. Не хотела бы я снова.
Может быть, я совершенно нормальна и повторяю одно из множества человеческих воплощений. Тогда я не скажу ничего особенного, но каждому было бы приятно, или привычно, заглянуть в зеркало. Я имею в виду узнавание. А может быть и нет.
Во всяком случае одно отличие очевидно, скорее даже отсутствие. У меня нет чувства юмора, вернее даже иронии. А вернее — то, что я называю этими определениями не совпадает с общепринятым. Это уже понятно и однозначно, потому что проверено на конкретных ситуациях, часто очень неприятных — кому приятно, когда оказываешься в центре внимания — когда смех абстрактный переходит в конкретный и направленный на тебя, потому что ты выпала из общего течения общения, потому что ты не понимаешь, не врубаешься, до тебя не доходит и не допирает, а притворяться нет уже ни сил, ни желания. Да и смысла. Все уже знают и ждут. Кажется, на меня уже даже приглашают. Наверное, это только кажется.
Я нарочно не напишу сколько мне лет. Один мужчина сказал, что лучшие мои годы уже прошли, а в его устах это диагноз. Я бы сказала иначе — я ощущаю последние лучшие годы. Как ощущаю… А как чувствуешь последнюю влагу моря, выходя на песок.
Семейное положение мое стандартно.
Стандартность — это самое больное, то, чего бежала всегда и к чему неизменно приходила — люди, мысли. Поступки, даже если мотивация казалась неповторимой. В конце-концов человек физичен, и это накладывает стандартные телодвижения как в пространстве, так и во времени. Ситуации разрешаются несколькими вариантами, если есть возможность выбора, но и выбор не спасает, ибо он всего лишь вариант стандарта.
Тогда я попыталась искать проявления и копила их, как скупой рыцарь. Отклонения от стандарта, при этом я не касаюсь болезненных проявлений, патология еще более стандартна, чем норма, ибо классифицирована, изучена и пришпилена булавкой в соответствующих разделах, но отклонения от стандарта встречались редко и лишь частично. Красота же альтернативных решений была недоступна тем, с кем сводила меня жизнь и судьба. Я страдала от этого и продолжаю не смотря на опыт.
Поступки мои никогда не выделялись.