Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Видел одну картину художника Сысоева. Недавно по вредным голосам сообщили, что у него в квартире был обыск: унесли разные книги, а также записи Высоцкого и Галича. (Галич — это тоже автор-исполнитель, умер два года назад в Париже.) Изображен бегущий солдат, составленный из разноцветных кружочков. Форма не советская, но автомат явно системы Калашникова. Называется картина "Нет милитаризму!" (*)
Некоторых художников запомнил по предыдущим выставкам. Линицкий — кресты, часовни, свечечки. Провоторов черно-красные фигуры, напоминающие картинки мускулатуры из учебника анатомии. Наумеец — грязно-коричневые, цвета кофе с кислым молоком, сморщенные холсты.(**) Почитал книгу отзывов. Большинство записей весьма одобрительные. Линицкого
Сегодня утром было солнце и мерзлые лужи. Зима уже, можно сказать. Главное отличие зимы от лета — зимой прояснение сопровождается не потеплением, как летом, а похолоданием. А вечером, когда я возвращался с "дополнительных видов", уже лежал снег. Жутковатый пейзаж: обсыпанные снегом кусты, на которых кое-где еще сохранились листья.
Послезавтра, в четверг, занятия, к счастью, тоже до половины первого.
_______
(*) Видишь, твоя недостаточно высокая политическая бдительность привела к тому, что вредный художник Сысоев был разоблачен и обезврежен только теперь, через четыре года. А надо было сразу пойти в милицию и заявить.
(**) Так что если и впрямь вернутся сталинские времена они тоже не уйдут от ответственности за невоспитание нашей советской молодежи не боящеюся препятствий, способной преодолевать всякие препятствия. Все у меня переписаны.
Осенний вечер
Сейчас, когда я пишу эти строки, вокруг меня
пусто и просторно, много воздуха, много голой
и неуступчивой черноты октябрьского вечера.
(Эренбург, "Лето 1925 года")
1.
Стоял мокрый вечер.
Радуги фонарного света
молочные сквозь мглу
плавали в тумане,
откусившем полбашни у МГУ.
Машины льются
сквозь узкие шлюзы
Профсоюзной улицы.
Дождь сыпет и ветер дует;
фонари блестят в асфальте;
ниже спускаются тучи.
2.
Дома — тепло;
вся чернота осеннего, поздней осени вечера
сузилась в неширокую
гудронную между штор полоску.
Тычется ветер в стекло,
по которому ползают капли
и в котором отражаются лампы.
Я — читаю "Лето 1925 года";
раскрыл, где раскрылось.
Лампочка напрудила
теплую зеленую лужицу электрической сырости
на кушетку и на "Лето 1925 года",
раскрытое, где раскрылось.
28 ноября 1979 г. —2.3. Желток и деготь--30.I.80-
Занятия на факультете идут уже две недели. Конец января обыкновенно — середина каникул, но в этот год по случаю Олимпиады все сроки сдвинуты: семестр продолжается с середины января до конца марта. А каникулы были длиной всего неделю.
Несколько дней подряд стоят морозы в 15 и 20 градусов. Отвратительные грязно-желтые разводы на небе.
…К зловещему дегтю подмешан желток. (Мандельштам)
Летом такой цвет обязательно предвещает сильную и скорую грозу, зимой же он может наличествовать много часов и дней без каких-либо последствий. Да и неба, собственно говоря, нет как такового. Огромные неподвижные клубы пара из труб над всем городом, в просветах же между ними — эти самые желток и деготь. Сверху непрерывно сыпятся мельчайшие блестящие кристаллы. Вид города дикий и фантастический. Деревья и провода обросли инеем. С солнце не похоже само на себя воспаленное красноватое пятно.
Читал рассказ Кафки. Кафку мне дали по блату в библиотеке не книгу, а пачку ксерокопированных листов из журнала "Иностранная литература". Фантастика у Кафки начинается сразу, без подготовлений и проволочек: "Проснувшись, Грегор обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое."
Почему-то вспомнил виденный в детстве мультфильм «Колобок»: Колобок приходит на деньрождение, там
Отличие этих авторов от Кафки только в том, что у них все рассматривается извне человека, а не изнутри него. Предполагается, что человек, в общем-то, может перестать быть насекомым, если он полностью искоренит свою сущность и заменит ее чем-то прекрасным и высоким — согласно приложенного рецепта. И тон повествования у них в связи с этим — не отчаявшийся, а возвышенный и общественно-полезный. А кроме того — у них, вроде бы, есть, куда человеку бежать. Хотя человек будет втройне насекомым, если он куда-либо побежит от выполнения своего долга.
Но вот вопрос — если все люди насекомые, то кому тогда нужна эта самая общественная полезность? Гоголь скажет — богу, а что ответит Фадеев, который, естественно, согласен, что никакого бога на свете не бывает? Возможно, с его точки зрения вся эта полезность нужна не для всякого человека, а лишь для "человека будущего", полностью переделанного. Для человека, который днем и ночью валит сибирские кедры и долбит ломом вечную мерзлоту, питаясь при этом лишь таежными кореньями, дерзновенными виденьями и стихами Евтушенки про Вечность, которая оказывает снисхожденье "лишь тем, кто снисхожденья не просил". Но уж он-то тем более не должен нуждаться ни в чем материальном, такой человек. Если и впрямь следует переделывать обычного человека в "человека будущего", то почему заодно не отучить его от чрезмерного потребления? Совершенно дикое противоречие. Когда человек трудится, тогда они воспевают важность и нужность материального производства. ("Если ты ничем не занимаешься, то я не признаю тебя человеком, как бы ты ни был умен или добр." Фадеев) А если человек вдруг вспомнит, что за работу полагается платить, тогда они начинают рассуждать о т. наз. «вещизме» — пошлости и ненужности всего материального. Грандиозное противоречие — на грани крайне примитивного мошенничества. (*)
А если честно — то у Кафки все просто более последовательно и, я не боюсь этого слова, мужественно. Без самообмана. Бежать тебе на самом деле некуда, а поэтому и держать за шиворот тебя не нужно. Кончается рассказ тем, что Грегор "слабо вздохнул в последний раз" и его родственники наконец-то получили возможность всей семьей сделать прогулку на свежем воздухе.
Человек, как утверждают некоторые, есть существо, которому свойственно стремиться к удовольствию. Самые сознательные возражают: нет, не к своему никому не нужному удовольствию, а исключительно к пользе-обществу. А потом либо первое, либо второе интегрируется в пределах от рождения до смерти. Хотя если употреблять математические сравнения, то это скорее напоминает не классическую, а квантовую механику. Нечто вроде функции Гамильтона — с учетом неопределенности. Не функция, а вероятностный оператор. Чем определеннее цель (какой бы она ни была), тем неопределеннее и проблематичнее как счастье от ее достижения, так и само стремление к ней.