Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Удар выросших из чьих-то пальцев когтей заставляет взвизгнуть стекло окна за моей спиной. С надеждой оборачиваюсь, вспышка молнии видимостью света разочаровывает: всего лишь ветер играет веткой дерева. А на ветке листья мокрые — идет дождь, а на ветке цвета красный и желтый — осень. А на дереве листьев мало — скоро зима.
Бой капель в окна и в крышу — дождь. А в дверь бьет ливень. Или нет, это кто-то хочет войти. Я иду открывать. Впускаю кого-то, но в прихожей темно, и я различаю только, что это девушка.
— Дайте
— Курите.
Она берет спичку, чиркает о коробок. Спичка загорается, выскальзывает из дрожащих пальцев замерзших рук и начинает падать. В ее свете я успеваю различить, что одета девушка не по погоде: рубашка желтого цвета, красные спортивные брюки, зеленые кроссовки. Спичка падает в лужу у ее ног и гаснет.
— Идите в комнату, — говорю я. Осторожно ступая в темноте, гостья уходит. Я остаюсь, подбираю с пола спичку и вытираю лужу.
Стук упавшей на пол вазы доносится из комнаты. Я вхожу туда и включаю свет. И вижу отблеск в зелено-желтых глазах, и запах лежащего в осколках вазы цветка теряется в аромате, исходящем от пышных рыжеватых волос.
— Извините, что не включил свет сразу, — говорю я.
— Давайте поставим его в другую вазу, — девушка подбирает цветок, он отражается в ее глазах. Я представляю, как красиво он выглядел бы в ее волосах: синий на красных.
— У меня нет другой вазы.
— Ну тогда дайте банку или бутылку.
— Нет, такой цветок не может стоять в банке. Лучше я оставлю его для гербария. — Беру цветок и без сожаления прячу меж листов большой книги: он успел надоесть мне за те три месяца, которые стоял в вазе.
Удар о пол разбившейся капли. Капля упала с капюшона девушки, который она держит в руке. Он спас от дождя волосы, но вся одежда промокла. Там, куда она наступает, остаются влажные следы.
— Вам надо переодеться, — говорю я. — Да, если можно.
— Но у меня нет другой одежды, кроме той, которая на мне.
— Что же делать, мне холодно.
— Если хотите, я дам вам свою рубашку.
— Давайте.
— Идемте, — говорю я, и положив книгу с цветком на стол, направляюсь в соседнюю комнату.
Стук упавшей на пол книги заставляет меня обернуться. Проходя мимо стола, девушка задела книгу, и та упала. Я вижу, как выпадает цветок. Сухой стебель ломается в ее дрожащих пальцах, лепестки осыпаются.
— Ничего страшного, — говорю я. Собираю лепестки, беру сломанный стебель и опять вкладываю в книгу.
— Странная книга, — говорит девушка, с интересом разглядывая толстый том. Он весь белоснежный, и обложка, и страницы, только на корешке стоит черная цифра «20».
— Мне ее подарили девять месяцев назад, в последнюю ночь зимы.
— Девять месяцев?
— Да, ночь в ночь девять месяцев назад было начало. А сегодня конец, говорю я, увидев, что на страницах, между которыми лежал цветок,
— Идемте, — я провожаю девушку в соседнюю комнату, снимаю рубашку и оставляю ей.
Стук закрывшейся двери. Пока девушка переодевается, я собираю осколки льда и вытираю мокрые следы. Вазу мне сделали из последней весенней сосульки. Все чисто и сухо. Возвращаюсь в спальню. Девушка бросила мокрую одежду на пол, от нее расползается лужа. Сама гостья в моей рубашке стоит перед зеркальной дверцей шкафа.
— Мне не идет белый цвет, — говорит она, разглядывая свое отражение.
— Это цвет траура, он идет только покойникам и новорожденным.
— Тогда почему вы носите белую рубашку?
— У меня сегодня день рождения, мне двадцать.
— Поздравляю, — говорит она и целует. Щекой я чувствую, какие у нее холодные губы.
Стук пульса у нее на запястье.
— У вас холодные руки.
Стук ее сердца.
Ты холодная.
Стук ее шагов. Она идет к камину и разжигает огонь. Она разжигает в вазе камина цветок огня.
Удар о пол упавшего тела. Я вскакиваю с постели и бросаюсь к девушке. Она лежит, запрокинув голову, закатив глаза. В глазницах — одни только снежные белки. Она выдыхает последний вдох. Все.
Удар часов. Последний, двенадцатый удар часов. С календаря падает лист: 30 ноября. Последняя ночь осени, последняя дочь осени ушла. Я беру с кровати свою белую рубашку и закрываю ею лицо девушки. Не видно ни глаз, ни волос. Все белое. Теперь ей идет белый цвет. А за окном белый снег. Зима. Скоро все станет белоснежным, как страницы книги. Книги с номером 21, которую мне подарят ровно через три месяца, 28-го февраля.
Я сажусь перед камином и смотрю в огонь. В последнюю ночь зимы я подумаю: мне надоело это пламя.
14 января, 1995
Вадим Филиппов
Вор
— Дьевка, хдье папа? Дьевка! Гаварьи, или пух-пух! — худой фриц нависал над Верой, махая перед ее лицом пистолетом и источая приторный запах мужского лосьона.
Вера все плотнее вжималась в угол сарая. Единственной ее мечтой было это исчезнуть, испариться. Казалось, этот кошмар не кончится никогда. А фриц орал и орал, пока Вера сама не закричала от беспомощности и страха, и…
И проснулась. Но проснулась уже Вера Степановна, женщина, разменявшая шестой десяток лет. Она еще немного полежала, вглядываясь сквозь полумрак в темный ковер на противоположной стене — такой, до боли, родной и домашний. Глубоко вздохнула, сбрасывая с себя остатки кошмарного сна, и села, стараясь ногой нащупать тапочки. Более сорока лет мучал ее этот сон с завидным постоянством, возвращаясь вновь и вновь.