Литургия Барбарисовой Живописи
Шрифт:
Когда отчаянье кричит и разносится эхом по всему видимому и невидимому пространству, и сердце не отступает в принятом решении, и глаза не способны видеть ни кого кроме возлюбленного образа, и кожа отказывается принимать чуждые ей, совершенно чужие ласки - даже мрак и общая система мироздания, способна с героическим милосердием уступить упертому страннику, не взирая на бессмысленность и обреченность действий последнего.
Дрожащий на ветру комок лепестков плавился на убийственно остром солнце. Беспощадные шипы жгучего солнца наносили сокрушительные удары, пронзая самое сердце беззащитных лепестков нежности. Громадные насыпи террикона неподвижно следили за яростной расправой.
Если бы в скомканных лепестках находился хотя бы один шип или камень, происходящее можно было бы назвать боем, однако, учитывая искреннюю беззащитность, это было простым убийством.
Поруганные лепестки нежности теряли цвет, по капли роняя сок , подобно кровоточащей ране. Испепеляющий яд воинственного солнца отравил абсолютно каждую клеточку медленно погибающей нежности. Свирепые лезвия искромсали и выпотрошили душу, случайно попавшийся ему жизни. Улыбаясь отвратительными копьями света, тираническое солнце упивалось стремительной смертью.
Я знала, что солнце убьет меня, я знала, что мне не справиться с ним, и едва ли смогу победить его. Кроме нас в пустыне не было больше ни кого. Но я знала, что нежность – это единственное, что спасет меня и приведет к тебе. Если я потеряю нежность, я навсегда останусь в безмолвии, я проиграю поиск, и поплачусь за свое преднамеренное скольжение, возможно, меня даже осудят на вечные муки. Но бытие без тебя уже мучение, и если слагать небытие без тебя в вечность, это будет еще страшнее, чем просто жизнь без тебя.
Я подарила лепесткам тень и прохладу. Я накрыла их собственным телом. Я сгорела во имя нежности, и мне практически не было больно….
* * * * ** * * * * * * * * * * * * * *
Восторженные шепот одиночества наклонился над раковиной прошлогоднего безумства. Преданные пальцы ожидали симфоний, которые беглым «стока-то» разбудили бы заснувшую страсть. Реки остановили свой привычный и жизненно важный бег. Они не ринулись в спять, они просто перестали дышать.
Брошенное и забытое даже стервятниками тело, лежало подле берега неподвижной реки, умирая от обезвоживания. Когда-то была изнывающая жажда – теперь не стало и ее. Тело бесхозно продолжало лежать, замедляя функции осеннего дерева. Без ласки и цветов, без животворящей любви, утратив даже возможность надеяться и ждать, засохшие ветви склонились в покорном приветствии смерти.
Солнце же никогда не сходило, ибо даже горизонт и небо отсутствовали там, в немеющей и беспомощной долине Утраченных грез..
И умерло б древо и не познало б любви, но вдруг! Восхитительная метель закружила миллиарды твердых упругих молодых снежинок. Торжество юности ворвалось в пространство на краю пропасти. Это не было жестокой метелью, это не было похоже на месть или войну – это был просто ликующий снег. Снег , который несомненно умрет, но оставить или прервать который, подвластно разве, что могущественной силе Господа Бога. Это снег, который благодаря естественному холоду, способен сохранить свою красоту даже прекратив свой полет. Он, возможно, будет просто лежать, но при этом не перестанет сиять. Он будет неподвижен и незыблем ночью, но он сохранит свой свет даже во мгле, ибо он способен видеть и отражать далекие звезды в вышине. Это снег живущий всей полнотой и радостью, благодаря неуловимости умирающего мгновения. В осознании неизбежной смерти – его сила и торжество!
Укрытые гроздьями снега, ветки барбариса, впитали позаимствованную красоту холода. Насытившись юностью, ягоды барбарис налились алым соком, а белоснежные объятия
– Я обязательно вспомню тебя. А если не вспомню имени, узнаю по движению нежности. – прозрачный шепот зашевелил снежное полотно. Солнце с присущей ненавистью сверкнуло огнем, и вся пробивающаяся из холода нежность воз горела присутствием знакомой и близкой ей любви. Снег начал гореть и растопил образовавшиеся глыбы льда. Вечность обрушилась мучительной влагой на таинственные черные ветки Старости. Она просочилась в нее всем своим естеством, впиталась и отравила ее, не оставляя без внимания ни единой морщины.
Пропасть отделявшая жизнь и смерть, развернулась бесконечным знаменем неизбежного пространства. Она стала еще более глубокой, четкой, очевидной, и она оказалась совсем близко с погибающим кустарником. И уже не было дрожи в корнях, и не было алых слез. Это была настолько яркая и явная безысходность, которая возникает в сознании один единственные раз. Даже мысль о неизбежности смерти, не настолько страшна, как само ее присутствие у самых губ погибающей жизни.
– Лучами рассвета, я сохраню память по тебе. Градом росы, я запечатлею каждый твой жест. Изгибами радуги, я напомню о твоем добром сердце. А лепестками звезд, я наполню безмолвие, во славу тебе. А ночной прохладой увенчаю запах твоей тишины. – серебристый, временами искристый голос, легким дуновением ветра коснулся содрогнувшейся шеи. Выступившая изморозь на печальных ветках, дрогнула и несмело кивнула хрустящей выжженной листвой. – Никто из погибающих не достоин одиночества. Букетами света, обязан быть приветствован каждый, шагнувший на тропу смерти! – хрусталики снежной Юности вспыхнули желтеющим огнем и молниеносным движением пламени, скинула Юность покрывало инея с разомлевших плеч старости. – Где начинается любовь – отступает смерть. Ни назад! Просто в сторону, пропуская нас в себя. Не стоит бояться ее. Теперь ты не одна, и ты не заметишь, когда ты умрешь. – Юность влагой утреннего тумана коснулась губ, уже зеленеющих надеждой листьев Старости и пространство вокруг изменилось отчетливо и навсегда…
удко повезло эскиз красоты и очарования, согрев его насыщенными красками любви и отражать далекие звезды в в - Ты видишь, как танцуют обнаженные костры? Посмотри, как сильно они любят друг друга. Незачем скрывать изящной наготы. Зачем, если жар пламени, все равно уничтожит занавес тактичной осторожности, а пепел мирских предрассудков, лишь замарает собственную невинность.
– Мне холодно.
– Разденься.
– Я замерзну.
– Никогда…
Неподвижное эхо замерло в робком недоумении. Шершавая крона кустарника невольно улыбнулась и полу высохшими стеблями попыталась коснуться интригующего его эхо. Однако это было невозможным: мелкая дрожь в плечах, спугнуло воздух и застенчивое эхо умчалось прочь, растворившись в оживающих в весне облаках.