Ливонская война
Шрифт:
— В Кержаче вона, сказывают, мужик да жёнка в круге ходят, и Дух Святой, сказывают, нисходит на них, — сказал кто-то из дальнего угла. — И об земь их бьёт, и в исступлении держит, а посля того исступления мужик той да жёнка благовестят…
— Лжа! — выхекнул кто-то утробно, как после тяжёлого удара, и заковыристо выматерился. — Лжа! Откель им ведать то благовестие?!
— Написано: нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано, — сказал всё тот же голос в углу.
Кабак
— И чиво?..
— Про книги також молвят… Не нужны, молвят, книги все — ни старые, ни новые, бо спастись по ним нельзя. Нужна, молвят, единая книга — книга золотая, голубиная — сам Дух Святой! А книги все прочь — потопить в реке иль пожечь в огне и итить на святое место кликать на землю превышнего Бога!
Малюта вышел из-за спины Савы, прошёл в угол к говорившему, приткнулся к его лицу своим оскалившимся лицом и торопливо проговорил:
— Ну-ка вразуми, вразуми… Не очул я твоих словес!
— Ты чиво? — откачнулся от него в ужасе мужик. — Чиво ты?.. Бог с тобой! — перекрестил он Малюту и намерился вылезти из-за стола, но Малюта навалился локтем на его плечо и со зловещей ласковостью повторил:
— Вразуми, вразуми добра человека… Не очул я твоих словес!
— Да он чиво, братя? — закричал мужик и пополз с лавки из-под Малютиного локтя. — Рожа-то — ух! — страх Господень!
Кто-то потянул Малюту сзади за кафтан, Малюта вырвался и опять к мужику, уже сползшему с лавки на пол, но сзади вновь ухватили Малютин кафтан — теперь покрепче!
Из-за стойки выскочил кабатчик, заметушился, запричитал:
— Людя!.. Христом Богом!.. Не трожьте бельмастого! Не трожьте бельмастого, людя!
Чуяла его искушённая душа зловещую тайну Малюты, но для других Малюта был только косматым мужичиной, таким же, как и все они, — без тайн и без зловестий, и они принялись расправляться с ним с таким же яростным завзятьем, с каким нередко расправлялись друг с другом.
Сава кинулся на выручку Малюте… Такого только и ждала его лихая душа, падкая до буйства и злочина. Раздразнённая хмелем, она в любой миг готова была сорваться с цепи — и сорвалась. За Савой поднялись и все его артельщики… Отчаянный вопль кабатчика, умолявшего не трогать бельмастого, потонул в горячем рыке двух дюжин яростных человеческих глоток. Бронники и кузнецы, которых было большинство в кабаке, были дюжим народцем — вскоре Савина братия стала выползать из кабака с вышибленными зубами, с расчаученными носами, с разорванными губами, отплевывающиеся, отхаркивающиеся кровью…
Малюта с Савой держались дольше других, зато и досталось им больше всех: Малюта с трудом выполз из кабака, а Сава и выползти не смог — вынесли…
4
Фетинья
В тот день прибежал к ней мальчонка из Занеглименья: «Тётка, плотницкие меня послали… Вашего Савку вусмерть убили!»
Запрягла Фетинья лошадь, поехала в Бронную слободу. Думала, за мёртвым едет… Ан нет, жив был Сава, наполовину, но жив. Иного она, пожалуй, и не заполучила бы в свои руки, а лучших рук для полумёртвого Савы и желать было нельзя. Артельщики знали об этом, потому и послали за Фетиньей.
Два дня лежал Сава пластом, на третий — очнулся. Увидел над собой Фетинью, в страхе зажмурился. Долго лежал так, не размыкая век, должно быть вспоминая всё, что мог вспомнить, и стараясь сообразить — почему перед глазами Фетинья.
— Ты, баба? — наконец спросил он.
— Я, Савушка…
— А иде ж то мы — на земле иль уже на небе?
— На земле, Савушка, на земле, родимый… Слава Богу!
Сава пошевелился, застонал от боли и, застыдившись перед Фетиньей своего стона, отвернул от неё лицо.
— Лежи, Савушка, не рушься… Чиво надобно, я подам.
— Хмелен был… — не то оправдываясь, не то гордясь, сказал Сава и протяжно вздохнул, подавливая стон. — Славно…
— Славно, Савушка, — вздохнула и Фетинья.
— А ты ж пошто при мне? — насупил Сава брови. — Кто тебя допустил?
— Бог меня послал к тебе, Савушка, Бог… Лежи, родимый, не рушься и не молвь.
— Ох, баба… — Сава искривился — и от боли, и от неудовольствия. — Иде ты такая взялась, на моё несчастье?
— На счастье, Савушка, на счастье… Нешто дурна я иль квола?
— Баба ты… В том весь гвоздь.
— Что ж, Савушка, не дал Господь мужиком быть. Да я, Савушка, иных твоих мужиков сотню стою. Возьмёшь меня в жёнки — гордиться будешь!
— Ты об том не думай, баба… И вся твоя лукавость не про меня.
— Нешто лукавость, Савушка? Сердечность!
— Лукавость, — упорно повторил Сава. — Должно быть, и ноне… — Сава пристально посмотрел на Фетинью, прямо спросил: — Ноне мял я тебя?
— О Господи!.. — раскатилась хохотом Фетинья. — Куды тебе меня-то было мять, коли самого вон как намяли! Не чаяла живым довезти!
— Ну тады горазд… — успокоился Сава. — Бо во хмелю я всё могу.
Принялась Фетинья откармливать Саву, отпаивать, обласкивать… Сава хмурился, вздыхал, но терпеливо принимал и пищу, и ласки. Душа его как будто начала оттаивать от Фетиньиного тепла. По ночам Фетинья ложилась рядом и, томясь от его близости, жаркая, льнущая, бесстыдно, упрямо шептала: