Ливонское зерцало
Шрифт:
— Я заболел в пути, уважаемый, — объяснил Николаус. — Долго отлёживался у добрых людей. А купцы Гуттенбарх и Вреде, люди надёжные, не хотели меня бросать. Но думаю, что только ради меня они бы не очень старались. Очень уж уважают они отца моего Фридриха. В каких бы словах они ему сказали, что бросили сына его, больного, при дороге одного?..
Хагелькен прижимал к груди свою длинную бороду, в которую временами норовили вцепиться колючками разросшиеся ветви шиповника:
— Да, верные спутники в дороге — половина успеха, — рыцарь, обернувшись к Николаусу, ободряюще улыбнулся. — Хорошо, что всё обошлось. Комтур сегодня снимет камень с души. Он, знаю, собрался уж писать письмо в Полоцк. Он не на шутку тревожился за тебя, ибо времена сейчас, сам знаешь, лихие. Много сброда встречается на дорогах. Остановят, оберут. Хорошо, если только этим закончится. Иные вообще пропадают. А ни у тебя, ни у обозных я что-то не видел оружия. Только у слуг палки.
— Мы — купцы.
Рыцарь Хагелькен покачал головой:
— Я, как и братья мои, усердный и самозабвенный слуга Божий. Бывает ночи напролёт провожу, коленопреклонённый, в молитвах, бывает даю очень трудные обеты, бывает за грехи свои сам накладываю на себя тяжёлые исправительные кары — кажется, много тяжелее, чем следовало бы. И чувствую, что Он знает это и покровительствует мне, бережёт от многих бед. Но, видит Бог, я не отважился бы путешествовать по нашим дорогам, полагаясь только на палку.
Так, за разговором они прошли через лес. Ручей повернул влево и зажурчал громче, веселее на порожках, спускаясь в неглубокую лощину с пологими боками. За лощиной, засеянной рожью, на довольно крутом холме возвышался замок.
Вид от леса открылся столь красивый, что у Николауса перехватило дух. И Николаус даже приостановился.
Он видел Радбург однажды, едва не мельком, проезжая в здешних местах в сумерках и не столько осматривая чудные окрестности, сколько выискивая подходящее укрытие, чтобы схорониться в нём до ночи. И замок представился ему тогда блёклым серым пятном в неверном свете полумесяца и первых звёзд. Теперь же в ярком свете дня он увидел величественное строение, как бы венчающее собой всю эту живописную, слегка всхолмлённую местность — поля и леса; он увидел высокое детище рук человеческих, как бы довершившее то, что не довершили в момент сотворения мира руки Господни. Высокие, неприступные, зеленовато-серые стены с вмурованными в основание циклопическими валунами, и пять башен над ними — четыре небольшие на стенах и одна самая высокая, толстая, круглая башня, вздымающаяся в небеса из середины замка. Все башни — с конусовидными черепичными крышами. В стенах и башнях Николаус увидел бойницы кругом. Откуда бы ни вышел к замку неприятель, а хоть из одной бойницы да будет виден и хоть из одной бойницы он будет сражён. Весь же замок — и стены, и башни — легко просматривался и простреливался с серединной башни. Пусть окажется неприятель счастливым, пусть сумеет к замку приблизиться, сумеет даже взобраться он на стены, пусть он в башенках укрепится, но не долго радоваться ему: громыхнут пушки серединной башни и сметут неприятеля со стен. Эта башня серединная, видно, задумывалась как крепость в крепости. Разумно построен был сей замок. Как будто сам он много места не занимал, но всю округу, словно в кулаке, держал. Твердыня каменная... На холм поднималась, слегка извиваясь в полях, немощёная дорога и упиралась в ворота замка. Издали было видно, что створы ворот открыты, а решётка за ними до половины проёма поднята. Правее замка, в долине Николаус увидел деревню, утопающую в садах. Устремлялся ввысь острый, крытый медью, местами позеленевшей, шпиль церкви.
— Добро пожаловать в Радбург, молодой господин Смаллан! — улыбнулся рыцарь Хагелькен, взошёл на коня и быстро поскакал по дороге в замок.
Николаус последовал за ним.
Глава 10
Положившись на хитрого, можно попасть пальцем
точно в голубизну неба
Николаус как раз опустил голову, поразившись высоте башни, как увидел спускающегося к нему по каменному крыльцу человека, по виду — хозяина замка. Вслед за этим человеком выходили во двор домочадцы — какие-то женщины, слуги.
Рыцарь Хагелькен почтительно кивнул этому человеку:
— Вот, господин барон, я привёл вам гостя, которого вы ждали, — он перехватил у Николауса уздечку и повёл лошадей в конюшню.
Барон Ульрих Аттендорн, крепко сбитый человек среднего роста, чуть полноватый, с короткой бородкой и подстриженными усами, одетый в дорогое нарядное платье из серого и синего бархата, — как видно, по случаю встречи, — сошёл с крыльца к ожидавшему его гостю.
— Узнал, я узнал тебя, Николаус, хотя и говорят, что время меняет лица младших.
Николаус улыбнулся ему в ответ:
— Отец мой — Фридрих — велел поклониться вам, господин барон, по русскому, полоцкому обычаю, — и он поклонился барону Ульриху в пояс. — Отец передаёт вам пожелания здоровья, бодрости духа и процветания...
Барон Ульрих коротко засмеялся:
— Так и слышу в этих словах голос Фридриха Смаллана, голос купца. Всё ли у него хорошо в доме, в делах?
— Всё хорошо, господин барон.
Аттендорн взял Николауса руками за плечи и слегка встряхнул:
— Какой крепкий!.. Можешь называть меня дядей Ульрихом, как в детстве называл.
— Да, дядя Ульрих.
Тут барон крепко обнял Николауса:
— Ты очень изменился. Ты стал настоящим воином. Ты больше на воина похож, чем на купца.
— Между тем я больше купец, чем воин, дядя, — скромно ответил Николаус.
Разговаривая с Ульрихом Аттендорном, Николаус мельком оглядывал других людей, вышедших его встречать. Сразу выделил из домочадцев женщину, весьма похожую на барона.
Она, конечно же, была — госпожа Фелиция, родная сестра Ульриха; эта явно стареющая, но ещё красивая дама стояла чуть в стороне от других домашних — от горничных девушек и слуг. Фелиция поглядывала на гостя если не холодно, то с некоей настороженностью, что Николаус сразу приметил. Настороженность её на фоне добродушной радости прислуги выглядела осколком льда на солнечной лужайке. Под стать Фелиции был благородный воин в ладных кожаных одеждах, кои не столько платьем следовало бы назвать, сколько доспехами. Человек этот с цепкими быстрыми глазами, с тяжёлым пристальным взглядом отличался некоторой мрачноватостью. Николаус отметил короткую, как у барона Аттендорна, бородку, крупный, властный подбородок, загорелое, обветренное лицо — как у любого другого человека, принуждённого проводить много времени под открытым небом. Воин сей казался роста не очень высокого, наверное, потому, что в плечах он был превесьма широк и кряжист. Открытый ворот кожаной рубахи подчёркивал крепкую шею. И трудно было не обратить внимания на ручищи его — мощные, как корни старого дуба. Николаус не имел представления, кто это такой, но сразу почувствовал силу этого человека — силу его духа — и избегал смотреть ему в глаза, избегал за его взгляд без нужды цепляться.
Приобняв Николауса за плечо, барон повёл его к крыльцу:
— Скажу тебе, Николаус, не самое подходящее время ты выбрал для путешествий. Но мы всегда рады добрым гостям. И раз уж ты счастливо до нашего Радбурга добрался, мы не скоро отпустим тебя. Об этом ты сегодня же, настаиваю, напишешь моему дорогому Фридриху.
Когда уж Николаус поднимался по ступенькам крыльца, ему почудился некий свет среди встречающих любопытствующих слуг. Он поднял глаза...
И увидел молоденькую девушку редкой красоты. Он даже вздрогнул от неожиданности, ибо это она — человек среди людей — явила для него свет... так утончённа, так нежна, почти что бесплотна была её красота среди простоты и внешней грубости прислуги. Николаус готов был поклясться, что всего мгновение назад этой девушки здесь не было, а подойти неслышно она не могла — громко бы каблучки простучали; вон у неё какие красивые туфельки на стройных ножках, туфельки с деревянными, звонкими каблучками! И из дверей никто не выходил. Это он видел своими глазами. Девушка чудная, образ которой был ему так мил, образ которой, казалось, уж много лет жил у него в сердце и делал его сердце честнее и чище, будто на крыльях прилетела, или — ей-богу! — выросла из-под земли. Впрочем, скорее всего, всецело занятый разговором с бароном, Николаус не заметил её, стоящую за спиной у высоких слуг.
— Это Ангелика, — услышал Николаус у себя за спиной голос барона.
Она была в шёлковой белой рубашке, подпоясанной под грудью, расшитой по подолу и рукавам (равно как и нарядная вставка на груди) красной и зелёной нитями, в парчовой юбке, протканной серебром и закрывавшей ножки ниже колен, и в белоснежных флорентийских чулочках. Головку её украшала голубовато-дымчатая вуаль...
— Ты, может быть, плохо помнишь её, — всё говорил из-за спины барон. — Она ведь была совсем маленькой девочкой в те поры, когда ты у нас гостил; она ещё играла в куклы, когда вы с проказником Удо уже пробовали подглядывать за эстонскими девушками.