Ливонское зерцало
Шрифт:
Ангелику очень позабавил этот рассказ, и она посмотрела на рассказчика с большой приязнью. Барон, тревожимый мыслью о приступе недуга у сестры, но, следуя неписаному кодексу куртуазности, не оставлявший гостя, рассказ сей слушал вполуха и красноречию Николауса едва улыбнулся.
Между тем Николаус, видя, что ангел Ангелика ловит каждое его слово, заговорил о танцах; он знал, какими разговорами можно девушку вернее увлечь:
— Через несколько дней у язычников праздник большой — Иван Купала. У вас, я думаю, язычники тоже его празднуют. Как это он называется? — Николаус задумался на мгновение. — Ах да! Яанов день! Ваши и русские язычники находят в лесной чаще поляны, разводят там купальницкие огни — очень высокие огни, — и прыгают через них, и песни старинные ноют, и танцуют — водят хороводы [36] . А мы в усадьбе у себя близ Полоцка, или на подворье в Полоцке, или на одной из ближних факторий часто собираемся на танцы, праздников христианских не ждём. И наши танцы, немецкие, все перетанцуем, а также и литовские, и русские.
36
Очень древний эстонский языческий праздник Яанов день — праздновался как день чудес и колдовства. На протяжении столетий Яанов день считался у эстов вторым по значению праздником после Рождества; и официально он отмечался до 1770 года. Как и славяне, эстонцы в ночь с 23 на 24 июня поют и танцуют, прыгают через костры, пьют пиво и ищут в лесу волшебный цветок папоротника.
— Русские танцы? — оживилась Ангелика. — А как их танцуют, расскажи... Я думала, что у русских только водят хороводы.
— О нет! Что ты! — откинулся на спинку стула Николаус. — У них и парные танцы есть, и раздельные. И очень живые есть, как течение ручейка, и плавные — будто течение большой реки...
— Милая Ангелика, — перебил Николауса барон. — Ты разговорами не даёшь гостю ни выпить вина, ни покушать. А он, должно быть, очень голоден. Ты же помнишь — он с дороги.
— Нет, ничего, дядя Ульрих, — оглянулся на барона Николаус. — Удовольствие молодой дамы — это для кавалера превыше всего, — тут он с лукавой улыбкой огляделся по сторонам. — Я бы и показал милой Ангелике, как русские танцы следует танцевать, но не вижу здесь музыкантов.
— У нас в замке есть музыканты, но, думаю, они сейчас не свободны, — не без сожаления заметила девушка. — Рыцарь Герман Хагелькен хорошо играет на лире [37] , прямо за душу берёт; рыцарь Эдвин Бурхард как заиграет на волынке, так ноги сами просятся в пляс; а стоит рыцарю Якобу Визе взять в руки лютню, говорят, замолкают даже певчие птицы. Когда же эти музыканты собираются втроём, мы слышим поистине райскую музыку. К сожалению, вряд ли возможно их сейчас позвать. Это время они всегда проводят в молитвах.
37
Лира, смычковая лира — под этим названием, бытующим с начала XVI столетия, был известен музыкальный инструмент, который наш современник знает как скрипку.
— Очень вкусное вино, — оценил Николаус, отставляя кубок.
Барон Аттендорн кивнул:
— Ты, дорогой Николаус, сумел задеть Ангелику за живое. Никто так не любит танцевать, как любит она. Впервые я заметил её любовь к танцам три года назад, когда мы были на свадьбе у дальнего родственника моего — у рыцаря Каспара фон Мённикхузена в поместье Куиметц [38] . Сколько тогда тебе было, Ангелика? Пятнадцать?
— Да, пятнадцать лет, папа. Но это было так давно...
38
Kuimetz — это немецкое название; эстонское название поместья — Kuimetsa.
Старый рыцарь Аттендорн улыбнулся:
— Что для Ангелики давно, для меня — как будто вчера. Не покривлю душой и при всём уважении к жениху и его невесте скажу... Ангелика была самая красивая на той свадьбе. Вне всякого сомнения, именно она — моя Ангелика — краса и гордость здешних мест. И кавалеры не оставляли её в покое, все хотели с ней танцевать. И Ангелика танцевала со многими. Другие девушки — были серые мышки возле неё. Я слышал у себя за спиной разговоры; гости говорили, что Ангелика красивее невесты и что очень неосмотрительно было такую красавицу на свадьбу привозить. С этим многие были согласны, а невеста оттого даже тайком плакала.
— Неправда, папа! — воскликнула Ангелика. — Невеста плакала оттого, что плакали старухи, провожавшие её грустными песнями в замужнюю жизнь [39] .
Но Аттендорн будто и не слышал возражения дочери:
— Никогда прежде я не видел Ангелику такой счастливой... И вообще, — он бросил на неё взгляд, полный отеческой любви, — вот смотрю я на Ангелику и думаю, что Господь не создал ничего прекраснее женщины.
Ангелика из скромности решила переменить тему, напомнила отцу:
39
Старинный немецкий обычай проводов невесты.
— Наш Удо на той свадьбе отличился.
— Ах да! — вспомнил и барон. — Он куда-то исчез уже на второй день. Мы послали слуг искать его, и они искали его весь третий день. Мы даже начали волноваться. Но напрасно мы волновались. Удо нашли на соседней мызе, возле юбки хозяйской дочки. Наш Удо такой уж человек — везде найдёт себе красавицу, но ни у одной надолго не задержится. Ветреная голова!
Николаус кивнул:
— Я узнаю Удо. Ему всё интересно. Возможно, отсюда исходит его непостоянство. Не доделав одного, он берётся за другое.
— Нам нужно поскорее его женить, — заметил барон. — Быть может, тогда и выйдет из парня какой-нибудь толк.
Посмеялись.
Аттендорн вернулся к тому, что не успел досказать:
— Барон Каспар тоже оценил красоту Ангелики. Он сказал мне, что хочет такую же дочь-красавицу. И он обещал: если Господь дарует ему дочь, то в честь Ангелики даст ей имя, начинающееся на букву «А».
— И что же? Господь даровал ему дочь? — полюбопытствовал Николаус.
— Да. Каспар назвал её Агнес [40] , — тут как будто тень пробежала по лицу барона. — Многим рыцарям сейчас, во время войны, приходится тяжело. Особенно тем, чьи поместья не очень хорошо защищены. Иные страдают не только от русских, коварных, вероломных, но и от своих же крестьян; эсты всё чаще бунтуют и учиняют жестокие расправы над господами. Как-то там поживает мой Каспар?.. — он на минуту задумался.
40
Рыцарь Каспар фон Мённикхузен из Куиметца и его дочь Агнес — герои исторической повести эстонского писателя Эдварда Борнхёэ «Князь Гавриил, или Последние дни монастыря Бригитты» (1893).
Голос Николауса зазвучал уверенно и звонко:
— Но вам-то, дядя Ульрих, в таком замке некого опасаться — ни русских, ни подлых эстонцев.
Барон огляделся вокруг себя с гордостью:
— О, ты прав, юноша! Мой Радбург — крепкий орешек. Приди под стены его хоть сам царь Иван и начни штурмовать замок — обломает русский царь зубы... А приди хоть и сам Александр Великий, покоривший немало крепостей, — и тот уйдёт, сложив свои лавры у неприступных стен. Замок мой может быть взят неприятелем только в одном случае: если того захочет Бог. Ни одному человеку — пусть под руками у него будут многотысячные полчища — замка этого не покорить. Ибо построен он на крепком месте и с большим знанием дела...
Далее барон Аттендорн говорил о замке много и с любовью. Хотя в имеющихся Хрониках не указывалось, по чьему повелению и чьими руками Радбург начал строиться, но легенды говорили, что место для замка указал будто сам епископ Альберт фон Буксгевден, вооружённый апостол ливов. Это значит, что замку было много более трёх веков; иными словами, Радбург являлся почти ровесником Ливонскому орденскому государству. А вообще, до прихода в эти земли рыцарей, на холме будто располагалось некое древнее поселение туземцев... За всю историю замка враг ни разу не поднялся на его стены и ни разу чужие знамёна не реяли над его башнями. Замок сей давал надёжную защиту рыцарям от нападений туземных язычников, замок устрашал диких литовцев, мечтавших пограбить богатые ливонские усадьбы. Он долгое время был тем порогом, о который спотыкались враждебные соседи и с которого христиане несли язычникам слово истинной веры, он был тем амвоном, с коего лучшие сыны Германии возглашали над этим краем, забытым Богом, учение Христа. Радбург постоянно строился и перестраивался. Прежние хозяева его, как и нынешние, хотели сделать замок идеальным — удобным для жизни в нём и одновременно неприступным для врага. И за века надстраиваний и переделок, за века совершенствования всё в нём оказалось так продумано, испытано, устроено и переустроено, что лучшего замка, лучшей цитадели, кажется, и придумать было невозможно. Всё в замке оказалось крепко увязано — и службы, и укрепления, и жильё, и склады — и всё служило друг другу. И потому любой штурм Радбург мог отразить даже небольшими силами, любую осаду мог бы выдержать. Старинный замок Радбург следовало рассматривать как здоровый сложный организм, сотворённый Господом в мгновение высочайшего созидательного стояния и на вечную радость. И серединную башню в центре его можно было бы сравнить со всё увязывающим и за жизнь ответственным главным органом — печенью [41] о, не случайно орган этот расположен в середине тела!.. Замком семейство Аттендорнов владело уже лет тридцать, и нынешние хозяева тоже сделали немало, чтобы укрепить его: они углубили ров, сменили ворота, выковали новые цепи для подъёмного моста, укрыли стены и наружные башенки крышей, установили повыше пушки. И будь в Радбурге среди рыцарей хоть один поэт, он сказал бы, что Радбург — это мощное каменное колесо, которое уверенно катится из прошлого в будущее...
41
В ту далекую эпоху учёные-медики именно печень называли главным жизнеобеспечивающим органом.