Ливонское зерцало
Шрифт:
— Многие крепости, я знаю, сдаются. Но мы будем обороняться. Если вы, господа, хотите сражаться, значит, вы пришли именно в то место, где сражение будет. Дело чести!
Уже на другой день узнали, что большое русское войско стало лагерем у Тарваста. Намерения московских бояр, стоявших во главе этого войска, уже не оставляли сомнений — направление они избрали на Радбург. Оставалось русским захватить и разграбить Хельмет, а там и до славного Радбурга рукой подать.
Ульрих фон Аттендорн объявил рыцарям своё решение: у него нет достаточных сил, чтобы воспрепятствовать передвижению крупных русских отрядов по ливонским дорогам, и ко всем его просьбам рижский архиепископ, а с ним и ландмейстер Кетлер остались глухи — на послания, отправленные недавно, они даже не удосужились ответить; поэтому он со своим воинством затворяется в замке и, обороняясь, постарается как можно дольше удерживать русских под Радбургом. На что расчёт? Победить огромное, хорошо вооружённое войско, руководимое опытными военачальниками, им, конечно, не удастся. Но может получиться другое — измотать русских, ослабить их, задержать у Радбурга хотя бы до зимы. Вряд ли русские пойдут на Ревель или Ригу, оставив позади себя нетронутой сильную крепость. Они же понимают, что из такой крепости могут получить неожиданный удар. Да и дороги, опять же, окажутся накрепко закрыты, и будет войско русское отрезано от российских земель. Посему русские воеводы, не попытавшись взять Радбург, на запад не пойдут... Но большое войско в окрестностях замка не сможет долго кормиться; значит, начнётся голод, а тут и зимние холода подоспеют, и русские вынуждены будут осаду с замка снять и уйти восвояси в свои земли. В возможностях Радбурга — ускорить нехватку пропитания во вражеском войске; для этого необходимо все хлеба поскорее собрать и сосредоточить урожай в закромах крепости, а что собрать не удастся — сжечь. Важно также не дать ни свободным бауэрам, ни вилланам-эстам оставить у себя, припрятать их урожай; что можно, следует поскорее выкупить, на что не хватит средств — отнять; под страхом смерти. Если это не будет сделано сейчас, это сделано будет позже — русскими. Глупо — отдавать пропитание врагу... К тем, кто в наступившее лихое время не хочет расставаться со своими припасами и припрятывает их — в лесу ли, в тайных ли ямах, — принимать меры самые решительные, казнить публично на пылауской площади... Рыцарям комтур велел все свои личные дела отставить в сторону, позабыть про лиры, про забавы и споры, про попойки и девок, и все силы свои и помыслы устремить на общую пользу. Ибо во что бы то ни стало нужно выстоять в трудный час! С кнехтов спрашивать службу по всей строгости. За малейшие нарушения и упущения, за ненадлежащее исполнение обязанностей наказывать их по всей строгости. За невыполнение приказов, за отлынивание от службы, за паникёрские разговоры — казнить; для этого возле псарни установить виселицу.
Потянулись по дороге в Радбург тяжелогружёные возы и фуры — с зерном, с вином, с плодами, с маслами и сырами; гнали в замок на убой скот.
Суток не прошло после того, как Аттендорн дал свои жёсткие наставления, стало известно, что сожжён Хельмет, что русские зверствуют и грабят, население разбегается, прячется в лесах. Иные будто нашли приют у родственников в Пылау, другие с чадами и жалкими пожитками устремились на запад, нищенствуют на дорогах. Многие кормятся от воровства и разбоя. Множились слухи о том, что не только в Хельмете и Тарвасте, но и в других местах эсты сбиваются в отряды и вливаются в русское войско, и грабят и жгут они почище самих русских, и водят они русские отряды тайными короткими тропами через леса, поэтому русские отряды появляются всюду неожиданно и легко достигают своих целей.
Предвидя, что русские появятся под стенами Радбурга не сегодня завтра, барон приказал созвать в замок всех мужчин из окрестных деревень — и немцев, и эстов. Велел барон, чтобы эти ополченцы брали с собой еду, одежду и всё, чем можно обороняться: у кого есть мечи — брать мечи, у кого мечей нет — брать косы, вилы, ножи, цепы, молоты, хоть заострённые палки... Послушно явились в Радбург несколько сотен немецких бауэров. Удалось собрать и десятка три эстов. Рыцарь Эдвин, возглавивший ополчение, доложил Аттендорну, что вилланы-деревенщина идут в замок неохотно. Многие прячутся — будто уехали по делам; их находят на чердаках и в ледниках. Иные отказываются бросать жён и детей — таким приходится вязать руки и вести в замок, как скот. А есть и такие, что семьями уходят в леса. Похоже, эсты не верят, что русский царь им враг. И то, что вся округа горит, в этом их не убеждает.
Глава 56
Любовь и страх вместе не ходят
...Мартина за каким-то делом пробегала по коридору, громко стуча по камню деревянными башмаками.
— Постой-ка, милая! — Николаус придержал её за плечо.
Девушка остановилась, откинула прядку волос, выбившуюся из-под чепца, одёрнула фартук. Бросив в Николауса заинтересованный взгляд, скромно опустила глаза. Она была — вся внимание.
— Стихи для Ангелики передашь?
Мартина кивнула:
— Передам, господин.
— Скажи ей, я ночь не спал, всё думал о ней...
— Скажу, — обещала Мартина.
— Ещё скажи, что только под утро я задремал.
— Задремал под утро, — повторила она.
— Мне прямо в окно пели птицы...
— Птицы... Как красиво вы говорите, господин, — робко похвалила она.
— И я, наверное, слышал их. А когда я проснулся, то уже со словами на устах. Верно, птицы напели. Или занёс ко мне в комнату ветер для милой Ангелики слова, издалека занёс. И бросил их мне на подушку. Разве это не волшебство?
— Не потеряю ни слова, — опять откинула непослушный локон Мартина.
И он ей прочёл:
— Давно себе не господин, Стрелой прекрасной юной дамы Я в сердце ранен, ноет рана. Боюсь, не справлюсь с ней один. В полночный час ко мне приди...Мартине не надо было читать стихи дважды. Всё запоминала она на лету. Ещё не стихли под сводами коридора последние Николауса слова, а Мартина уже бежала к юной госпоже, радуясь, что несёт ей добрые вести, твердила, твердила, чтобы не забыть, строки, пропетые птицами или занесённые в комнату к Николаусу ночным волшебным ветром.
...За четверть часа до полуночи Николаус встретил Ангелику при выходе из её покоев. Она была в длинном, до земли, бархатном плаще. Лицо её скрывалось под большим клобуком. И кабы Николаус не знал, что из покоев должна выйти именно Ангелика, и кабы он не заглянул на всякий случай под клобук, то, пожалуй, не смог бы догадаться, кто вышел об эту пору из покоев и кто скрывался от любопытных глаз под плащом. Значит, не смогут догадаться и случайные люди, кто в сей поздний час шёл лёгкой неслышной поступью за Николаусом по коридорам. А случайных людей теперь было в замке великое множество. В коридоре, по которому Николаус и Ангелика шли к Южной башне, нашли себе пристанище не менее полусотни ополченцев. Горели сотни свечей, чадили десятки факелов. Частью люди уже расположились на ночлег, другие переговаривались, третьи сидели в задумчивости, мучимые мыслями о завтрашнем дне, о возможном уже сражении и о жребии, что бросает на них капризная дама Судьба — жить ещё тебе или уж не жить; четвёртые убивали время игрой в кости...
Когда он открывал большим кованым ключом дверь своих покоев в Южной башне, ему показалось, что опять, как и несколько дней назад в башне Медиане, некое волнение нашло на Ангелику. Как и в тот раз, корда у двери он помогал справиться ей с замком, она часто дышала; трепетали, будто крылья бабочки, её тонкие ноздри, вздрагивали побледневшие губы...
Николаус обнял её и почувствовал дрожь в плечах девушки. Он поцеловал её. Порог они переступили в поцелуе.
Пока он щёлкал кресалом, высекая искру, пока зажигал свечу, Ангелика прошла в ту комнатку, где он всегда умывался. Девушка посмотрела на одинокую скамейку и была этим почему-то чрезвычайно растрогана. Потом Ангелика перешла в спальню, скинула плащ на широкий подоконник, зачем-то заглянула под крышку сундука с бельём и села на этот сундук. Она была в лёгком платье валансьенского батиста [88] . На белом подоле красовались десятки крупных розовых и алых роз — раскрывшихся и в бутонах. А вышиты они — и лепестки, и листочки, и шипы — были так искусно, что казались живыми; наклонись только и возьми. Сквозь тончайшую, полупрозрачную ткань местами просматривалось её совершенное тело. Платье как бы впитывало в себя свет свечи и как будто светилось слегка, мерцало. И Ангелика в нём была — юная, прекрасная богиня, облитая нежным светом, заключённая в этот свет, как в чудный кокон... Низ кокона утопал в цветах. И Ангелика, сама нежность, само земное совершенство, из цветов этих, из чудных роз, как будто вырастала — как продолжение их и как высшее проявление их красоты. Она сама сейчас была — свежий, едва распустившийся цветок...
88
Впервые батист был изготовлен во Фландрии неким Баптистом из Камбрэ; по имени этого мастера ткань и называется. В позднее Средневековье эта ткань получила очень широкое распространение. Наиболее высоким качеством отличался батист из Камбрэ и окрестностей Валансьена.
— Как же ты красива, ангел!.. — не смог скрыть восхищения Николаус.
Довольная похвалой, она засмеялась:
— Я вышивала это для тебя. Чтобы ты увидел.
— Я увидел.
— Много дней вышивала эти цветы, Николаус. И только сегодня под вечер наложила последние стежки. Помнишь розовый куст у колодца? Весь он здесь. Последние розы уходящего лета.
— Ты великая искусница. Но не подберу слов, чтобы сказать — насколько...
С улыбкой она посмотрела на Николауса и переменила тему: