Лиюшка
Шрифт:
— Пропадет! — чуть подумав, говорил цепкий, маленький моторист Сашка Семушкин. — Договор кончится — сам укатит.
— Похлебки жалко, да? — вскакивал Зайцев. Ругался, пинал табуретки и убегал к морю.
Два дня работал остервенело, хватко. А после снова ложился на кровать, хмуро, тоскливо оглядывал потолок.
— Лежишь? — допытывался Юрка вечером, стягивая с себя мокрую спецовку, резиновые сапоги.
— Лежу.
— А он сало на бока наращивает. К зиме… — посмеивался Семушкин.
— Зарежу я кого-нибудь, — вздыхал
— А за что? — не унимался Семушкин.
Зайцев угрюмо молчал. Еще сильнее натягивал кепчонку. Быстрые черные глаза влажнели, угрюмели.
И однажды ночью он стащил у девяти человек месячный заработок. Юрка пошел с ним один на один, без свидетелей, к самому Охотскому морю. Сцепились на темно-серых камнях, топча бахилами красные цветы ирисы. Юрка вывихнул Зайцеву правую руку.
— Подо-онок! — орал Юрка, пугая чаек на всем побережье. — Ты у кого спер, а? Ты-ы… Убью, сволочь!.. — озлившись, он замахнулся на Зайцева камнем и… утих, опустил руку…
Зайцев весь трясся, вытряхивая из-под рубахи пачки троек, рублевок. Губы у него криво дергались, глаза убегали.
— У них же ребятенки, — тихо сказал тогда Юрка. — Надо тебе денег, сказал, я б дал… Эх, ты-ы, сопля комариная…
Юрка сплюнул и пошел возвращать деньги.
А Зайцев, спрятавшись в камнях, грозил:
— Зарежу! Гад буду, зарежу!..
После окончания вербовки Юрка взял расчет и укатил на Урал. Он уехал не потому, что испугался Зайцева, нет! Он всегда готов драться. Важно за что! Хоть против десятерых… Просто его снова потянуло к дорогам, а может быть, и к родному месту… Сашка Семушкин иногда пишет ему, зовет обратно на Камчатку. Но Юрку что-то держит здесь, на Урале. А что? Он пока и сам не знает…
…Юрка долго смотрел на розовые кусты, на гараж. Потом стал махать руками. Бывает же такое настроение — хочется кого-то ударить, ну и колотишь воздух, а со стороны на тебя смотрят — спятил. «Хе, а вот так хочешь? — Юрка набычился, сгорбился, подобрал к груди руки, потоптался, ткнул кулаком воздух на уровне своего лица. — Ну-ну, потише. Не лезь в карман. Плевал я на твой финяк! А вот так не хочешь? Б-бах! Хорош!»
Юрка еще раз ударил воображаемого противника.
— Ну, хватит, Королев, — сказал он себе, — пойдем трудиться. — Сунул руки в карман спецовки, оглянулся на розовые кораллы. Кусты теперь отливали синим хрусталем. Плавку разлили.
Увидел подсобниц, басом запел:
Топится, топится в огороде баня-я,И круто, дискантом:
Не женись, не женись, мой миленок Ваня…Девчонки кидают в него снежки, смеются. У Юрки, настроение доброе, радостное. Еще бы! Три дня праздничных
Глянул на часы и заторопился. Пнул ногой дверь гаража, вырезанную в огромных железных воротах.
— А-а, Король! — Ленька Бабушкин, невысокий, круглолицый, всегда веселый — профгрупорг, а тракторист из него так себе — поставил ведро с соляркой, бросил ветошь, протянул руку: — Держи!
— Привет, власть профсоюзная! — Юрка пожал короткую и липкую от масла ладонь. — Чтой-то, Леня, у тебя глаза ясные? Видать, не шибко гульнул?
— Куда мне с язвой-то!
— Серьезно?
— Угу.
— Язва — чепуха! Спирт пей. Алоэ жуй. Знаешь, есть такой цветок из породы кактусовых. У старух на окнах топорщится. Зеленый. Сочный. Колючий. Я маленький — тетка рассказывала — всю деревню объел. Умирал от туберкулеза. Вишь, помогло!
Юрка распахнул куртку. Рубаха в клетку туго обтягивает грудь. Хлопнул себя кулаком. Под могучими мышцами глухо ухнуло…
— Леня, глянь, вот это силач!..
У ворот тужился, пыхтел над ящиком с песком Валя Смирнов, совсем еще мальчик, ученик слесаря, из технического училища.
— Подожди, куда тебе его? — подошел Юрка.
— Механик сказал в угол.
— Что же ты один? Позвал бы кого. Бабушкин давно ведь здесь.
— Ничего, я сильный. У меня еще шестеро братовьев и все сильные.
— Какой же ты, Валя, сильный! Росту-то полтора метра. А ну, отойди.
Юрка ухватил ящик, перетащил волоком.
— Что еще, Валя? Ты не стесняйся. Зови, когда тяжело. Кто обидит, тоже зови.
— Спасибо, — Валя покраснел, — я теперь сам все сделаю, плакаты повешаю «Не курить!». Да пол песком закидаю, а то упасть можно: масла поналили. Меня механик сегодня послал сюда дежурным.
— Говоришь, братьев шестеро? Большие?
— У-у, большущие. Два брата в армии. Один, который за мной, конюхом в совхозе. Два брата в школе и один еще совсем голыш… А отец летом от рака умер…
— А мать-то есть?
— Здесь. В больнице лежит. Сегодня вот побегу на свиданку…
Юрка погрустнел. Задумался.
— А ты давно пришел на завод?
— Да всего еще два месяца.
— А как у тебя отчество, Валя?
— Тимофеевич. А зачем вам?
— Ну, ты ж теперь глава семьи. Домой-то ездишь?
— А тут всего двадцать пять километров. Каждую пятницу уезжаю на субботу-воскресенье…
— В общем, мы договорились: кто обидит — позови.
— Да что вы, кто меня обидит?
— Ну ладно, Валентин Тимофеевич, вешай свои плакатики. А сам-то куришь?
— Нет.
— Вообще-то поучись. Какой же мужчина — курить не умеешь?
— Попробую, — снова покраснел Валя, опуская несмелые, светлые глаза на свои серые залатанные валенки.