Лиюшка
Шрифт:
«А может, все правильно. Зачем няньки? Ведь отец учился и кормился и заботился о себе сам. Родители жили бедно. Шестеро детей. Один из них во чтобы то ни стало хотел учиться. Он запасал на житье себе летом, ловил петлей рябчиков, приносил домой в мешке. Общипывал и солил в бочонок. Зимой мать жарила соленых рябчиков, стряпала и морозила пельмени и он увозил в мешке с собой в город, в общежитие института. Кормился этим, подрабатывая ночами… Теперь директор».
Владька тихонько, опасливо вывел мотоцикл и повел его к дороге, по еще твердой
Андрей приехал днем. Дома никого не оказалось. Поставил у двери чемодан, повесил на ручку двери сумку с подарками и, взяв в обе руки несколько самых крупных апельсинов, пошел к тете Наташе за ключом.
Тетя Наташа два раза в неделю убирала в их квартире. Жила она с дочкой и внучкой на первом этаже в маленькой квартирке. Дочь работала стрелочницей, была робкой и безвольной, сходилась и расходилась с мужем в дни ее получки.
Тетя Наташа получала небольшую пенсию, потому что всю жизнь работала в колхозе, и только 10 лет на заводе, — уборщицей. Теперь же ей приходились подрабатывать — мыла подъезды и убирала в квартире Кедриных. Она полностью содержала на свои доходы шестилетнюю внучку Настеньку, потому что не хотела унижаться и получать алименты с зятя.
Увидев Андрея, она засуетилась:
— Слава те, господи, Андрюша приехал! Настенька, беги посмотри на него — какой сокол! Гостинчик тебе привез с юга. Раздевайся. Чай пить будем.
— Спасибо, тетя Наташа. Как у нас дома?
— Дак что у вас дома? У вас — не у нас — все хорошо. Отцу бы вот жениться надо, а то днюет и ночует на заводе. Владик все мотается — где-то паруса ставит. А дома все пленки крутит, как от мартовских котов, спасу нет… Соне вот моей все не находится человек хороший — нет нашему брату счастья. Мучится с этим Мишкой, град бы ему на голову, прости, господи.
Андрей стал играть с Настенькой, представляя себе ее мать Соню, маленькую женщину, с несмелыми серыми глазами, которой был нужен человек хороший.
«А кому не нужен человек хороший? Мне тоже нужен. Все… — решил он. — Немедленно звоню Ольге».
И пока играл с девочкой, все вспоминал, как ехал сюда и думал об Ольге, и сейчас, пока говорил с тетей Наташей, все думал о ней и о том, почему она не писала ему писем, и о том, что он сейчас позвонит ей, она приедет и все будет решено, выяснено — хватит мучиться скрытой от людей, от отца, тяготившей их обоих теперь близостью.
— Я пойду, тетя Наташа, — сказал он.
— Устал ты видать с дороги, Андрюша? Иль похудел так? Щеки ввалились, да и глаза неспокойные… Поди влюбился там? А ты не горюй… Девок во-он сколько! Вечером все улицы запружены. Да и девки-то — госпо-ди-и!.. Челки, шпильки, коленки голые, глазищи крашеные… Ну, иди, иди… Вот ключ… А то бы попил с нами чайку?
— Спасибо. Я в магазин еще схожу. А то соберемся вечером и поесть нечего.
— Жену бы тебе покладистую, да добрую, —
В квартире сквозит. Форточки, балкон открыты. В зале, на полированном столе, в молочной бутылке вербы — явно подарок братишки. Заглянул в свою комнату — тоже вербы.
Распаковал чемодан, разложил подарки — нейлоновые рубашки и германские плавки, а игристое Цимлянское, любимое вино отца, поставил в холодильник. Выкупался, сходил в магазин и купил курицу, поставил варить. И, наконец, подошел к телефону, набрал номер.
— Оля, это я, здравствуй!..
— Кто это?
— Этого мне только не хватало — ехать три тысячи, чтоб меня не узнали. Скажи мне ласково — с приездом!.. Просто с приездом и ласково. Не хочешь? Ну, что ж, хорошо… Потом выясним причины… Вот что, Ольгия, у тебя найдется время взять такси и прикатить ко мне? Не хочешь? Чудесно! Подожди, не бросай трубку… Или ты приедешь сию минуту, или я никогда не знал тебя. Все… — Андрей положил трубку и потянулся за сигаретой. Пальцы дрожали.
— Дура, набитая! — сказал он. — Ах, дура! — Пошел на кухню, выпил холодной воды из под крана. Он со злостью вспомнил те ночи в чужом городе, одинокие и печальные с думами о ней.
Теперь он был убежден, что она приедет — слишком многое их связывало с той майской вечеринки, устроенной его друзьями у озера три года назад.
Она нравилась ему, и он собрался жениться. А потом, узнав, что у них мог быть ребенок и что его не будет, не стало — обиделся. Она сказала, что с первого дня не верила ему, избалованному вниманием девчонок из-за папы директора, из-за машины, что виновата во всем сама и случившееся с ней никто не вправе решать, кроме нее. Ребенок мешал бы учиться, но, пожалуй, самое главное, ее пугал ярлык — мать-одиночка. Он не сдержался, ударил Ольгу, накричал:
— А меня ты спросила? Меня, отца этого ребенка?.. Я тебе что?.. Ты, не соизволила даже сказать мне…
— А ты не соизволил даже заметить…
Он хлопнул дверью, ушел. Полгода не видел ее — крепился. Пришла сама к нему, первой. Сказала, что не может без него, и это было правдой, но обоим не принесло радости, и после ссорились и вновь мирились. Было что-то недосказанное в их отношениях, отчего оба устали.
Когда он уехал на южный завод на практику, она не отвечала ему на письма, она вообще за эти три года знакомства не написала ему ни одного письма.
Андрей разозлился, решил сказать ей сегодня, что все… Пора бросить и не трепать друг другу нервы, а заняться делом. Скоро защитит диплом и, вероятно, уедет куда-нибудь. Не работать же у отца под крылом. Жизнь любит в человеке самостоятельность и волю.
Курица варилась, бульон выбрызгивался. Андрей почистил картошку, опустил. И когда она сварилась, стал искать специи, нашел в столе лавровый лист, но ни одной луковицы. Попросил у тети Наташи. Порезал, опустил в кастрюлю. Посмотрел на часы — полчаса, как позвонил Ольге. Могла бы уже приехать?