Лизонька и все остальные
Шрифт:
У Ниночки было на Лелин счет толкование – ее неоплодотворенность. Если бы в Лелином чреве хоть разок завязалась жизнь, у нее бы изменился состав крови, и эта новая кровь, омыв все органы изнутри, изменила бы сестру в нужном направлении. У нее возник бы вопрос: для чего все? А так – нет вопроса. А значит, и нет ответа. Смысла. Все не для чего. Оплодотворенности, росту и развитию в природе Ниночка придавала очень большое значение. В ее огороде и на ее подоконниках не кустилось ничего пустого. Все подчинялось продолжению. Видимо, Ниночка по своей природе была натурфилософом. Впрочем, кем-то мы все бываем. Это закон жизни. Вот дедуля, царство ему небесное, был пасечник на диво. Баба Нюра его, покойница, была, как это называется, которые живут для удовольствия? Эпикурейцем. Мелкого пошиба, но все-таки. Лизонька – типичная идеалистка, дурочка верит в силу слова. Роза, конечно, по природе
Ниночка распускала дрожжи в теплой воде, не зная, что уже настало время скорости. Она думала, что на этот раз Лизонька приедет и с мужем, и с Анютой, это для нее редкость! Вот уже почти пятнадцать лет есть у нее зять, а что он за человек, она так толком и не знает. Ну, общительный, ну, неглупый, ну, Лизоньку любит, но чтобы его понять до конца – этого не было. И Лизонька не любила о нем рассказывать, даже злилась, а ведь в жизни главное – подробности, а не просто сюжет. Ну, вот о чем они, например, говорят ночью? Потом… Она, Ниночка, конечно, уже старуха старая, но если говорить честно, у них с Эдиком еще есть и это, и потом. Про это, конечно, нормальные люди не говорят, и правильно делают, а про потом – очень интересно. Вот у них с Эдиком разговор потом касается всегда одного и того же – политики. Почему-то именно в это время хочется выяснить, был Хрущев умный или дурак? А Брежнев? Хотя с этим последним вопроса нет, а есть проблема степени. Он что, дурак до такой степени? Вот как стоял вопрос ночью. Не обходили и Сталина. Она, Ниночка, заявляла категорично: ненавижу. Будь он проклят, фашист. Эдик, тот думал иначе. «Извини… Если так, то где мы сейчас все? В какой формации?» Она ему с лету – в дерьмовой. Он ей: прости. Нас двести пятьдесят миллионов. Разве можно так вот всех поливать? В общем, ночью ей интересно с Эдиком. И до, и после. А вот представить Лизонькины ночные разговоры она не может. Розины – пожалуйста. Роза, видимо, в ночном деле большая пройда. Такая беда, что у нее этот проклятый резус. Трижды ребеночка не могла выносить. Это несчастье, но Роза – умница, не озлобилась, не стала истеричкой. Последний раз сказала: не судьба. Будем любить и холить Анну. Одну на двоих. И Ниночка, имея в душе идею плодоношения как универсального средства от пакостности, в случае с Розой мгновенно развивала другую идею, можно сказать, противоположную. Она считала, что в случае наиболее полного воплощения ума и сердца — это Роза – нет уже нужды в «продолжении» рода, дальше пойдет снижение Высоты. Ох, эта Ниночка… Более изворотливый ум трудно найти. Да, я такая, думала Ниночка. А Розу не смейте трогать. Господи! Кто? А никто!
Так о чем она, бишь, сейчас думала? О ночных разговорах. Наверное, Роза со своим говорят потом все о том же сексе. Так ей, Нине, кажется. И пусть! Их дело. Это лучше, чем о Брежневе. А вот Лизонькина жизнь с мужем – темная ночь. Надо будет в этот раз поддеть его на крючок позаковыристей, чтоб понять в конце-то концов! Будут глядеть папашу своего Ваньку Сумского. Ой, люди добрые, смех, смех, смех! Ну кто бы нарисовал ей раньше такую картину? Она бы в глаза плюнула. Чтоб она, Ниночка, ставила тесто и собирала всю семью для такой встречи, а Ваня сидел бы в центре стола (а где же еще?), такой чистый, ухоженный и белый, что вообразить невозможно, что он когда-то являлся вечерами такой потно-вонючий, что мама, царство ей небесное, демонстративно раскрывала двери и окна. Ниночка поливала его из ковшичка во дворе, а мама кричала: «Не вздумайте выхлюпать всю воду. Как принести, так некому, а как лить, то все…» Боже, когда это было?
Встречать Лизоньку должны были Роза с Иваном. Роза – потому как на машине, а Ивану просто терпежу не было увидеть теперь и старшую дочь, и внучку. Он прямо трясся и все пускал слезу. Эдик и Розин муж должны были помочь Ниночке со столом в буквальном смысле слова. Надо было соединить два, свой и соседский, того самого соседа, который носил трусы с карманами. Ниночка хотела, чтобы все, все было как надо. Крахмальная
А в это время Роза и Иван смотрели на табло Казанского вокзала и выясняли зауряднейшую в нашей жизни вещь: Лизонькин поезд из-за погодных условий – то есть, в сущности, без причин – опаздывал на три часа.
– Ни хрена себе! – сказала Роза.
– Что ты сказала? – спросил Иван, который услышал, но не поверил, что его дочь может так говорить. Грубо, в смысле.
– То и сказала, – ответила Роза, – что давно пора отдавать Зимний. Бардак во всем… Пошли… Я знаю, где можно перекантоваться.
Она везла отца к Леле, потому что та жила совсем близко, на Красносельской. Роза понятия не имела про разговор, который час тому назад состоялся между сестрами по телефону. Мелькнула мысль, что отец-иностранец может быть неприятен дяде Васе, но тот как раз на работе, а Леля уже – слава Богу – пенсионерка. Они посидят, попьют чаек, развлекут Лелю, той после ее бурно-пламенной работы совсем, наверное, тошно одной, вот они и совершат благое дело. Выскочила у автомата.
– Ты дома?
– Дома, – ответила Леля.
– Жди! сказала Роза. Она готовила ей Ивана как сюрприз. Леля, конечно, знает, что он приехал, но одно дело знать, а другое – достать китайские чашечки и заварить хороший чай, и с пристрастием задать гостю вопрос: «А в коммунистическую партию Канады ты вступил? Как там У.Каштан? Или кто у них верховодит?»
Роза внутренне веселилась. Именно этот вопрос задал отцу ее муж. Сидел-сидел, сидел-сидел и булькнул: «Кто верховодит?»
Отец весь аж побледнел от смущения и виноватости. Какой-то наш страх мелькнул на его все-таки чужом лице, что он не вступил в партию и не может предъявить сейчас билет с отметками об уплаченных взносах.
– Ты хорошо помнишь Лелю? – спросила Роза Ивана, выруливая на нужную улицу.
– О, Леля! Она меня боится, – печально сказал Иван.
– Мы едем к ней.
– Надо ли? – Лицо у Ивана стало встревоженным. – Поедем лучше в гостиницу.
– Глупости! – сказала Роза. – Она нас ждет…
«Меня это не могло остановить, – скажет потом Роза, – потому что я органически не могу брать в расчет идиотизм. Я понимаю, его в нашей жизни навалом, мы в нем живем, но когда я совершаю поступок, я всегда исхожу из логики, из здравого смысла, я забываю об эффекте идиотизма».
Леля обрадовалась звонку Розы. Что бы там ни говорил Василий Кузьмич, все-таки Роза немножко из их семьи, это факт, и она должна ее предупредить и осторожить на тот случай, если в голове Розы, вопреки воспитанию в русской семье, возникли националистические интересы. Леля скажет ей мягко, но категорически. Мы тебя вскормили и вспоили. Отверни голову, если она хочет не туда повернуться. Ты должна сейчас всем доказать, что ты советский человек. В шею! В шею этого пса приблудного. Какой он тебе отец? Он враг тебе, просто враг. И потому что бросил, и потому что живет там. Роза! Объясни Нине, что общение с ним бросает на нас тень. На всех. Я надеюсь на ум Лизоньки, ей эти осложнения в момент выхода в литературу ни к чему. Мы должны держаться вместе и против. Вот тебе наша с Василием Кузьмичом рука.
Леля даже протянула вперед руку и увидела, как противно дрожат пальцы, и почувствовала – легкая тошнота поднимается к горлу.
– Вот! Я уже нервничаю, – рассердилась она. – А у меня такие хорошие анализы. Как я ненавижу иностранцев. От них все плохое. Все!
И Леля накапала себе в рюмку настойку пустырника, боярышника и валерианы. Очень полезная гадость.
Потом она заварила чай и поставила две дорогие китайские чашки, что свидетельствовало о том, что Роза неплохо воображала тетку. К чашкам годилось и яркое, попугаистое кимоно, правда, Леля не очень уютно себя в нем чувствовала, кимоно все время норовило перекоситься на груди, что говорило о глубоком изъяне самого покроя, рассчитанного не на нашу женщину. Но сейчас, ради Розы, надо было стерпеть, надо было выглядеть под стать чашкам, а главное, под стать тому важному разговору, который Леля намечтала.