Лодейный кормщик
Шрифт:
— Купец?
— Купец, кажется. Кому еще быть? Ноне все купцы в Архангельск путь держат.
Да, флаг был голландский, Иван успокоился. Но идти на сближение все же не решался. «Кто знает, что им надо? А вдруг не с добром, а с лихом идут?» Он взял несколькими румбами правее.
В считанные минуты корабль настиг неповоротливую шняку. Громадина — что тебе гора! Порты [4] наглухо задраены. На палубе у фальшборта стояли трое. Один призывно размахивал шляпой и что-то кричал. Что — было не разобрать из-за плеска волн. Рыбаки сказали:
4
Порт —
— Чего он там орет? Подойдем поближе, Иван! Иван колебался. Любопытство в нем боролось с осторожностью и осмотрительностью. А человек все кричал, и вот уже можно было разобрать его слова:
— Эй! Сюда! Сюда!.. — За спиной человека на вантах копошились матросы, подрифливая паруса. — Пошалюста, ближе! Есть дело! Мой голландский флаг, мой мирный купец!
Шняка тихо подвалила к борту. Рыбаки, задрав головы, рассматривали диковинную громадину о трех мачтах, всю увешанную парусами. Такого большого корабля они еще не видали. С него спустили штормтрап — веревочную лестницу. Человек на палубе нахлобучил шляпу и опять закричал:
— Смелее! Кто есть ваш шкипер? Надо держать совьет. Наш карта плех… не знай куда идти…
— Вот чудной! — звонко воскликнул Гришка и рассмеялся: — «Плех… плех»…
Иван наконец решился и дал знак подойти к трапу кормой. Рыбаки поостерегли:
— Гляди в оба, Иван!
Рябов опять заколебался, но с корабля так настойчиво упрашивали, что он взялся за штормтрап и быстро поднялся на борт чужеземного корабля. Настороженно осмотрелся: несколько матросов, стоявших поодаль, о чем-то беседовали, смеялись. До русских им, казалось, не было дела. Тот, что кричал, пожал руку Ивану и одобрительно похлопал по плечу:
— Молодец, шкипер! Сейчас идем кают. Ром угощать… — и посмотрел напряженно и пронзительно за борт.
Иван невольно глянул туда же и оторопел: появившись из-за кормы корабля, к шняке подлетела шлюпка, полная солдат. Они нацеливали на рыбаков мушкеты. И в ту же секунду Ивана схватили невесть откуда взявшиеся усачи в треуголках и кафтанах, и в грудь ему уставилось зловещим оком дуло пистолета. Иван глянул на пистолет, на того, кто держал его, — на человека, кричавшего с борта. Лицо его было сурово, серые глаза холодны, рот сжат в щелку.
— Шведы прокля-я-тые-е! — отчаянно закричал Иван, рванувшись. — Обманом взяли!
И тут же покачнулся от крепкого удара в скулу. В глазах брызнули искры, в ушах зазвенело. Его стали обыскивать, обшарили все карманы, вынули из-за пазухи монастырскую грамоту — разрешение выйти на лов, сорвали с пояса нож. Рябов попытался снова вырваться, но его стали бить куда попало, и пришлось смириться.
Рыбакам некуда было деваться. Под дулами мушкетов они по одному поднялись на палубу фрегата, где их обыскали, обильно награждая тумаками, и всех заперли в трюм.
…Полузатонувшая шняка пошла болтаться по волнам, а фрегат взял прежний курс и побежал дальше, к острову Мудьюг. За ним — все шесть остальных кораблей.
4
Пока эскадра шла от Сосновца к Мудьюгу, рыбаков монастырской шняки почти всех перетаскали к капитану на допрос. В трюм они возвращались злые, изрядно побитые. На допросах или молчали, или разражались отменной поморской бранью по адресу шведов, допытывавшихся, как лучше пройти через Двинскую губу к Архангельску, чтобы миновать опасные мелководья.
Рыбаки ссылались на незнание безопасного пути, хотя некоторые его и знали.
Настал черед Ивана подняться на палубу. В люк трюма сунулась рыжебородая физиономия шведа с бритой верхней губой.
Солдат, опираясь на мушкет, обронил сверху в духоту трюма: — Рябофф! Живо!
Иван нехотя поднялся с мешков с балластом, подошел к трапу и так же нехотя стал вылезать на палубу. Швед ухватил его за шиворот, поставил на ноги. Он был высок, силен, голос его гудел.
Иван, однако, не спешил. В синем, будто выметенном, небе пузырились паруса, надутые ветром. И небо, и белые паруса выглядели нарядно, празднично. Матросы на вантах сновали вверх и вниз с обезьяньим проворством. Огромный корабль, огромные паруса, ловкие матросы — все это Иван видел впервые в жизни и немного даже оробел. Купеческие парусники, которые доводилось Рябову провожать в море из гавани, были куда меньше.
Швед-конвоир ткнул его кулаком в спину, больно попав в лопатку: — Живо!
«Одно только слово и знаешь, поганый!» — зло подумал Иван и, вспылив, обернулся, занес руку для удара. Но швед отступил, взяв мушкет наизготовку, и Иван понял: шутки тут плохи. Он пошел дальше по чистой, надраенной палубе.
В каюте за столом сидел узколицый и на вид злой капитан с усиками под длинным острым носом. На столе — развернутая карта. В руке капитана исходила тягучим табачным дымом трубка с прямым чубуком. За спиной стоял лейтенант, исполнявший обязанности переводчика. Но он настолько плохо знал по-русски, что надо было переводить и его самого. Присмотревшись к лейтенанту, Рябов узнал того шведа, который махал им с борта шляпой.
«Ну, от этих добра не жди!» — подумал Иван. Лейтенант-переводчик поморщился и отвернулся, капитан тонким, длинным пальцем поманил Рябова, чтобы он подошел поближе, и конвоир еще раз больно сунул ему в спину.
Рябов вспылил, не утерпел:
— Что пихаешься, ирод?
Шведы заговорили меж собой: «Ирод… ирод… что это такое?» Разобрались, расхохотались и тотчас закрыли рты.
Солдат отступил к двери. Капитан, пососав трубку, что-то сказал лейтенанту. Тот, сдерживая неприязнь, подошел к Рябову, похлопал его по плечу, как барышник, выбирая лошадь, хлопает ее по крупу:
— Ты не должен бояться. Мы не сделаем тебе плехо,
Иван молча стоял — руки за спиной, лицо непроницаемо и неподвижно, как у деревянного ненецкого божка. Его подвели к самому столу, и он почувствовал острее запах табака и пудры, которой был обсыпан гладкий, белый капитанский парик.
Капитан указал пальцем на карту, что-то проговорил устало и требовательно. Иван с любопытством посмотрел, куда он показывал, и увидел желто-зеленые пятна на голубых широких и узких извилинах. На карте мелко были обозначены названия островов Двины, ее рукавов и проток. Рябов не умел читать по-иноземному и поэтому ничего не разобрал. Он знавал поморские лоции, где еще прадедами мореходов были аккуратно перечислены все пункты в Белом море, в устье Северной Двины, в ее дельте. Но с картой ему не приходилось иметь дела. Лоция была в голове, а карта, хоть и на бумаге, для него — лес темный. Капитан опять заговорил, и Иван уловил два слова: Мудьюг, Архангельск.