Лодка и Я (сборник)
Шрифт:
— В школе, я учился классом младше, — ответил Антон, поставив дипломат и садясь напротив Боба. В вагоне было ужасно жарко.
— И тебя зовут?..
— Антон.
— Да, да… Как время идет. Моложе мы не становимся, — сказал с усмешкой Боб.
У него были все такие же ослепительно белые зубы, кожа загорелая, словно он только что вернулся из тропиков.
«Мы разговариваем с ним впервые, — подумал Антон, — сейчас он спросит, чем я теперь занимаюсь». И Боб в самом деле спросил:
— Ну, и чем ты теперь занимаешься?
Антон
— Пишу.
— Вот уж никогда бы не подумал. А стоит ли писать книги?
Боб зажег сигарету, но тут же погасил ее и сказал, что на другой день после выпивки у сигареты черт знает какой вкус.
В вагоне было в самом деле невыносимо жарко. Антон попытался открыть окно, но не смог.
— Позволь мне, — сказал Боб, — смотри, нет ничего проще.
На земле еще лежал снег, деревья стояли голые, ветер сдул с них листья.
— Знаешь, Аллан, я уже говорил, что вчера изрядно поддал. Кажется, мне надо промочить горло! — Он открыл свой черный дипломат и достал бутылку в кожаном футляре. — Из Тибета. Настоящее. Мне дали его в придачу. Большой бизнес. Знаешь, наш человек в Гаване, наш человек в Хапаранде! — Он снова засмеялся, а потом сказал: — Устал я, однако.
— Может, поспишь малость?
— Хорошая идея. Ты добрый парень. Вот только если бы не твои глаза… Эти чертовы собачьи глаза, которые следят за тобой повсюду… Подвинься-ка…
Он положил ноги на скамью напротив и тут же заснул.
За окнами мелькал однообразный финский пейзаж, лес по обе стороны, лес, лес и лес…
Поезд мчался все дальше на север, час за часом.
Боб проснулся.
— Что у тебя за вид? — спросил он. — Никак тебе тоже не по себе?
— Да, — ответил Антон, — это все чертовы ели, все время мелькают и все одинаковые. Ошалеть можно.
— Вот это да! — воскликнул Боб. — Да ты забавный, Аллан! Елки, елки да елки! Надо пропустить еще глоток, а потом пойдем пожуем что-нибудь. Я голоден, как волк.
Ему понравились мои слова, показались забавными. Хотя, по правде говоря, я очень люблю ели…
Было любопытно смотреть, как Боб ест: медленно, с нескрываемым наслаждением. Как все, что он делал и раньше, в школе: лежал, вытянувшись, на траве в школьном дворе, мылся в душе после футбольного матча. Бегать быстрее, прыгать выше, любить свое тело, сон, еду, все…
Они помолчали, потом Антон спросил, так, между прочим:
— Ты встречаешь кого-нибудь из наших?
— Нет, с какой стати? Давным-давно никого не видел. А ты? Впрочем, это не важно. Послушай-ка, у тебя такой вид, как у елки с опущенными ветвями, смир…
— Смиренный, — подсказал Антон.
— Вот именно. Кофе у них, между прочим, дерьмовый. Погоди-ка, — он вынул из кармана походную фляжку, — у них в поезде и спиртного-то нет… И твой покорный взгляд. Чувствуешь его на себе неотступно. Ты следил за мной все время. Знаешь, Аллан, они смеялись надо
— Я — Антон, а не Аллан.
— Ты был похож на щенка, который подлизывается и хочет, чтобы ему задали взбучку. А ты получал взбучку? Нет. От меня никогда не получал. Бить малорослого, тощего хиляка… это не по мне.
— Постой-ка! — воскликнул Антон. — Откуда мне было знать, что ты знал обо мне? Ну ладно, ладно, пусть я был назойливым, ребячливым и смешным. Но что ты от меня хотел? Разве у тебя самого не было идола? Какого-нибудь супермена, намного сильнее тебя? Ну, кто был всеобщим идолом в то время?
— Не заводись, — сказал Боб.
Он не слушал Антона, сидел и складывал салфетку, складку за складкой, а потом смял ее в комок и бросил на пол.
— Странно, — продолжал он, — все как бы уменьшается и уменьшается… Вот послушай-ка, мне пришло в голову, что тот, кто перед кем-то преклоняется, считает, что он имеет на него какое-то право, словно он принадлежит ему. Понимаешь, что я имею в виду? Использует его каким-то образом. И его идол ничего тут поделать не может. Разве я не прав?
— Прав.
— Хорошо. Значит, я прав. А думаешь, это приятно? Погано не чувствовать себя свободным.
— Пытаться соответствовать представлению о тебе? — резко спросил Антон.
— Нет, вовсе нет, не говори глупости. Просто чувствуешь, что за тобой следят. Постоянно. Видно, тобой никто не восхищался, и потому ты не можешь этого понять. А теперь давай хлопнем по рюмашке и забудем об этом, подведем черту, будто ничего и не было. О’кей? Эту фляжку я получил в Тибете. Отличная штука.
— Вовсе нет, ты говорил, что тебе ее дали в придачу. И в Тибете ты никогда не был, а загорал под кварцевой лампой.
— Вот те на! — воскликнул Боб, не слишком обиженный. Он добродушно засмеялся и чокнулся со своим спутником. — Знаешь, у одних в жизни масса событий, с другими ничего не происходит. Который час? Я оставил часы дома. Впрочем, какая разница!
«Именно тогда, на школьном дворе, я должен был отлупить его, напасть на него в слепой ярости, без страха. И разделаться с ним, да, именно это я должен был это сделать».
А вслух он сказал:
— Пошли назад.
— Да, да. Но, видишь ли, назад нельзя вернуться. Ты был таким маленьким, маленьким и ничтожным, не правда ли? Если бы не твои глаза…
— Пошли в купе, — сказал Антон.
— Я сейчас заплачу.
— Я уже заплатил. Идем.
— Прекрасно, очень хорошо, замечательно. Дипломат был у меня с собой?
— Нет, ты оставил его в купе.
— Очень неосторожно, надо же, как неосторожно!
Боб встал со стула. Поезд трясло и раскачивало, они переходили из вагона в вагон по грохочущим железякам. Это был очень старый поезд. Одну дверь почему-то не закрыли, и она все время хлопала.