Логопед
Шрифт:
Рожнов перелистал еще несколько дел. Внесли чай, печенья.
— Чай у вас вкусный какой, — сказал Рожнов.
Штин напряженно молчал.
— А все-таки, Игорь Анатольевич, — произнес Рожнов, закрывая последнее дело. — Выписок я так и не вижу. Вы, похоже, совсем людей не выписываете?
Штин пошевелился.
— Это нужно подчиненных спрашивать, — упрямо произнес он.
— Спросим и подчиненных, — кивнул Рожнов.
В это время вошел один из его помощников.
— Юрий Петрович, — негромко сказал он, — идите взгляните.
На дворе толпились люди в желтых
— В чем дело, товарищи? — обратился Рожнов к толпе.
Вперед вышел мучнистого цвета, редковолосый человек. Он попытался что-то сказать, но, кроме отдельных звуков, ничего вымолвить не смог. По его лицу было, однако, видно, что ему много о чем есть рассказать.
— Не волнуйтесь, товарищ, — произнес Рожнов успокаивающе. — Сосредоточьтесь и расскажите все по порядку.
— Да он не может по порядку! — не выдержал вышедший с ними Штин. — Он речь потерял. Как вы не понимаете — они все тут такие!
— Игорь Анатольевич! — строго сказал ему Рожнов. — Речь не главное. У граждан накопилось. Видите плакат? Я такого сигнала пропустить не могу.
— Да они вечно жалуются! — закричал Штин.
— Попрошу не вмешиваться, — осадил его Рожнов. — Товарищи! Кто может говорить?
Из задних рядов протолкался худой пучеглазый человек со стоящими дыбом волосами.
— Па… па… па… — произнес он, помогая себе руками.
— Не спешите, — подбодрил Рожнов. — Излагайте по существу.
— Па… ра… из… — вытолкал из себя человек.
— Я понял вас, — кивнул Рожнов. — Произвол, так?
Человек закивал.
— Чей произвол?
— Ых, — сказал человек, уставляя палец в Штина.
— Понимаю вас, — сказал Рожнов, испепелив того взглядом. — Продолжайте.
— Са… са… са… ва…
— Свобода? Свободы нет?
Человек с жаром закивал.
— За… за… кы… кы…
— Закон?
Человек кивнул и тут же показал руками — нет.
— Закона такого нет — вас тут держать?
Тут закивала и замычала вся толпа. Вперед выступил еще один безъязыкий.
— Пы… сы…ты…
— Писать?
Человек закивал и продолжил:
— Бы… мы…
— Бумагу? Бумаги не дают — писать?
Толпа замычала в подтверждение так громко, что Рожнов невольно сделал шаг назад.
— Вот что, товарищи, — произнес он. — Я сейчас распоряжусь выдать вам бумагу. Времени у вас — до окончания рабочего дня. Пишите, пожалуйста.
Под наблюдением Рожнова в толпе раздали листы, ручки, и счастливые немтыри, мыча, разбежались по своим углам.
Со Штиным Рожнов уже не разговаривал. Он стал обходить дом. Все здесь было как в больнице: общие палаты, койки, прикрытые толстыми одеялами, прикроватные тумбочки. Все было новое, крашеное. Было и медицинское оборудование: какие-то аппараты, размеренно пикая, стояли в некоторых палатах. Рожнов не вдавался насчет них в детали. Их, этих деталей, было так много, что можно было поневоле отвлечься от главного. Он заходил в палаты и всюду видел: немтыри пишут. На него даже не оглядывались. Каждый воспитанник настолько ушел в рассказ о собственных бедах и в связанные с этим переживания, что Рожнова просто не замечал. На него поднимали невидящие глаза, что-то мычали, а потом снова опускали глаза к бумаге. А та терпела годами выстраданные рассказы немтырей.
Рожнов тихонько подозвал одного из своих помощников.
— Митя, скачи в минобраз и требуй допуска в другие дома. Завтра разобьемся по группам.
Сообразительный Митя кивнул и исчез. Рожнов медленно продолжал обход.
К вечеру помощники принесли Рожнову собранные по палатам заявления немтырей. Беглый его взгляд выхватил строчку: «А как я есть пррризванный нашей ррродной Паррртией, то всецело готов занять любые положенные должности, но, будучи схвачен пррреступными…», Рожнов, качая головой, аккуратно собрал листы в одну стопку и сунул в папку. На него отсутствующим взглядом смотрел Штин.
— Я буду жаловаться, — сообщил он равнодушно.
— Жалуйтесь, конечно, — разрешил Рожнов.
— Мы все зафиксировали. Вами допущены нарушения. Превышаете полномочия, — кинул Штин.
— Как же без этого? — не стал возражать Рожнов. — У нас ведь так: не превысишь полномочий — ничего не добьешься. Вот и приходится превышать.
— Вот вы и превысили.
— Допускаю. Но мы не со зла.
— За дверь кто будет платить?
— Вы направьте запрос в министерство.
— Образования?
— Образования.
Вошел помощник, сообщил:
— Все готово, Юрий Петрович.
— Все взяли?
— Все.
Рожнов повернулся к Штину:
— Ну, спасибо, Игорь Анатольевич, — попрощался он.
Штин промолчал.
Во дворе их окружили немтыри. Они что-то растроганно мычали, провожая их под сплошным холодным дождем.
Рожнов ездил по исправдомам всю неделю. Под конец этой трудной недели по телевидению неожиданно выступил Куприянов. Это было его первое телевыступление с момента избрания генерал-прокурором.
— Дорогие товарищи! — начал он, и вдруг стало заметно, что он немного гундосит. — Партия и правительство прилагают…
Рожнов речи не слышал: допоздна просидел за составлением отчета. Как потом ему рассказывали, речь Куприянова лилась плавно и привычно, перекатываясь на затверженных оборотах. Поведал он планах на будущее, о скором начале посевной. А потом стал рассказывать Куприянов о насущных задачах, и вся страна вдруг замолкла.
— Товарищи! Ни для кого не секрет, что наше недавнее прошлое канонизировано и идеализировано, возведено в ранг общих непреложных догм. Самое опасное — замалчивать историю, заглушать ее честный голос. В угоду политическому моменту конкретные исторические факты и события, плоды деятельности таких значительных исторических фигур, как, например, Василий Тарабрин, искажаются, а то и просто скрываются от общественности. Открытое и непредвзятое осмысление собственной истории — гарантия открытости нашей политической системы, ее демократического будущего.