Логово
Шрифт:
На похоронной церемонии час назад присутствовало много народу, потому что миссис Уилкинсон все очень любили, однако теперь на кладбище при церкви оставались лишь он да еще два могильщика. Их лопаты легко входили в кучу земли возле открытой могилы, и комья земли с глухим стуком падали на гроб, вызывая дрожь в худеньком теле викария. Музыка конца. Это был конец земной жизни, и, что бы он сам ни говорил пастве о великолепной жизни потом, страх терзал его.
Сомнения появились недавно. Когда-то его вера была непоколебима так же, как любовь к человечеству. А теперь, когда его собственная жизнь приближалась к концу, даже если Бог подарит ему еще пять или пятнадцать лет, его мысли путались. Он думал, что понимает или, по крайней мере, принимает жестокость мира, но чем слабее становилось его
Такие, как миссис Уилкинсон и его дорогая покойная жена Дороти, несомненно, будут вознаграждены, ибо они были хранительницами еще не совсем исчезнувшей доброты. Однако тяжелые удары земли по дереву почему-то принизили идеал, наверное, потому что придавали смерти еще большую реальность. А что, если Бог в самом деле не такой, как они думают? Он провел рукой по мгновенно взмокшему лбу. Прихожане ничего не должны знать о его сомнениях. Им нужна его твердость. И он боролся с ними втайне от других, преодолевая их в молитве. Годы берут свое. В этом все дело. Нет, он восстановит свою прежнюю веру и заставит умолкнуть греховные сомнения. И очень скоро. Прежде, чем умрет.
Могильщики уже кончали работу и тяжело дышали от усталости. Он отвернулся, не желая больше смотреть на чернеющее углубление — печать смерти на земле, и обвел взглядом покойное, залитое солнцем кладбище. Шорох листьев действовал на него гораздо лучше, чем шум, производимый работой могильщиков. Однако он продолжал пребывать в угнетенном состоянии духа и подумал, не это ли влияет сегодня на его восприятие леса. Викарий никак не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают. Может, сказывается переутомление? Может, поэтому ему кажется, что дюжина глаз следит за ним из-за деревьев, словно раздевает его и заглядывает в самую глубину его неправедного "я"?
Он помахал головой, желая избавиться от неприятного ощущения, пока оно не сломило его волю. И все-таки в последнее время лес переменился. Никто из его прихожан не говорил ему об этом, но он-то видел странные глаза лесничих. Замечал, как внимательно они вглядываются в подлесок.
Он смотрел вдаль и хотел заглянуть еще дальше. Кто-то там есть? Да нет, это ветер. Он должен покончить со своими дурными мыслями, взять себя в руки. Эппинг-форест и его обитатели — вот его жизнь. Он любит лес. Но почему он вдруг показался ему опасным?
Брайан Моллисон, широкоплечий, с крепкой грудной клеткой и мощными бедрами мужчина сорока лет, ненавидел свою мать и питал отвращение к детям, которых ему приходилось учить. Если бы он женился — если бы его мать позволилаему жениться, — он бы, наверное, сумел избавиться от своих проблем. Любовь и сексуальное удовлетворение смягчили бы или, по крайней мере, отвлекли бы его от патологических наклонностей. А может, и нет.
Это началось, когда он был еще подростком, но ему удавалось хранить свою тайну от окружающих. Лучше всего были укромные уголки, куда редко заходили люди и где ему не грозила никакая опасность. Шли годы, и в конце концов он понял, что этого ему уже недостаточно. Чего-то не хватало. Потом он понял, чего именно. Опасности. Или, точнее, возбуждения от ощущения опасности.
Проблема заключалась в том, что ему нравилось обнажать свое тело, или, опять же точнее, гениталии. Сначала его совершенно удовлетворяло делать это на природе в укромных местечках, но показывать себя людям оказалось куда более возбуждающим. Он обнаружил это в один прекрасный день в новой школе, куда был назначен учителем физкультуры. Его мать — глупая корова — забывала следить за резинками в его спортивных костюмах, и, когда он показывал мальчикам (дело было в мужской
Все годы он был очень осторожен, потому что дорожил своей работой, позволявшей ему обеспечивать себя и больную мать — слабоумную суку, а малейший намек на нечто сомнительноеозначал немедленный конец его карьеры. Но он-то не считал, что совершает нечто сомнительное. Просто емуэто нравилось.
Он едва не терял сознание от наслаждения, когда в своем широченном пальто с бездонными карманами влезал в набитый вагон метро в час пик. От одной мысли, что лишь тонкий слой материи отделяет его возбужденный член от женского тела, притиснутого к нему, у него подгибались колени. Ему только надо было очень следить за своим дыханием. Женщины всегда понимали, что происходит, да и вряд ли это железное прикосновение можно было спутать с чем-то еще. Они обычно краснели от смущения и старались отойти подальше на следующей остановке или обращали на него уничтожающий взгляд, который он стойко выдерживал. Суровое выражение лица, коротко подстриженные волосы, тяжелая челюсть, покривленный на занятиях боксом нос всегда помогали ему выходить победителем. Не так-то легко было с ним справиться.
Любил он и кинотеатры, где сидел в темноте с расстегнутыми штанами, положив на колени пальто, которое был готов отодвинуть в любую подходящую минуту.
Общественные туалеты его не устраивали. Правда, он делал попытки постоять там над писсуаром, держась за пенис, но присутствие других мужчин, занятых тем же самым, кто бы они ни были, мешало ему. К тому же раза два к нему подъезжали, и он отчаянно испугался.
На вокзалах тоже было неплохо, если ему случалось отыскать где-нибудь в пустынном местечке одинокую женщину. Ужасно приятно было стоять перед ней и наблюдать, как она каменеет от страха, а потом медленно расстегивать пальто — с этим вообще ничто не могло сравниться. Конечно, потом он быстро исчезал, но за все приходится платить. Да и сердце надо было успокоить.
А вот в электричке он больше ни за что не осмелится. Одно время все шло хорошо. Он переходил из вагона в вагон на остановках, пока не набредал на такой, где сидела одинокая женщина. Они всегда замирали на своем месте, а он спрыгивал на следующей остановке, прежде чем, опомнившись, они успевали поднять шум. Но одна дура испугалась и устроила грандиозную истерику. Несмотря на его мольбы, она дернула стоп-кран, и, хотя он упал на нее, когда поезд начал замедлять ход, ему не удалось ее успокоить. Она совсем сошла с ума от страха. Ее вопли до сих пор стоят у него в ушах. Господи, неудивительно, что их убивают.
Пришлось ему прыгать с поезда, и он ободрал себе все коленки в темноте. Хорошо еще, что не попал под встречный поезд. Ему повезло, но домой он добирался чертовски долго, потому что не посмел сесть в электричку. После этого он две недели не выходил из дому. Так она его напугала. Старая дура вконец извела его своим нытьем, еще хотела позвать врача, решила, что он заболел, но он сказал ей, что всего лишь упал, отлежится несколько дней, и все будет в порядке.
Когда же его выздоровление затянулось больше чем на неделю, она опять принялась изводить его своим ворчанием, и он с радостью вернулся к работе. Удивительно, где эта слабая женщина находила силы для безостановочного словоизвержения. А иногда ему приходило в голову: уж не подозревает ли она чего? В последнее время он ловил на себе какие-то непонятные взгляды. Да нет, откуда ей знать? Ведь он всегда был очень осторожен и сам замывал подкладку пальто после каждого приключения. Просто она стареет и дряхлеет. В этом все дело. Боится, что он оставит ее одну.