Лох это судьба

Синтезов Евгений Викторович

Учительница пения обнаружила у меня слух и вломила матушке, а та в тот же день после уроков потащила меня в музыкальную школу! И меня приняли! А на другой уже день привезли этот пыточный агрегат. У Иеронима Босха есть картина, изображающая ад, на ней души пытают на музыкальных инструментах, мастер точно непонаслышке знал, что на свете может быть самым мучительным.

Вполне насладиться процессом я смог в ближайшие три года, но уже тогда наполнился самыми мрачными предчувствиями от лёгкой маминой одержимости вопросом в свете открывшихся передо мной перспектив. Она держала меня за руку, мы смотрели, как корячатся мужики, и она говорила, что если я буду прилежно заниматься,

по четыре часа в день, мне никогда не придётся самому таскать пианино на четвёртый этаж. А я смотрел на них с ненавистью и желал им, чтобы они переломали ноги, чтоб их раздавило, пусть они сдохнут под пианино! Эти счастливые люди пошли пить портвейн, а я на первое занятие. С тех давних пор люди для меня делятся на тех, кто таскает пианино и пьёт портвейн, и тех, кто страдает от этого всю жизнь.

Сейчас, в бескрайней пустоте космоса я становлюсь мудрее, начинаю понимать, что дело совсем не в тех грузчиках, таких же Сёмах или Васях, даже не в пианино и не в музыкальной школе – всё дело в бабах! Мне нужно было просто задушить учительницу пения, или зарезать, или выбросить из окна, а если бы не успел, на самый крайний случай я мог сказать маме, что не хочу заниматься музыкой и не стану просиживать за инструментом по четыре часа ежедневно!

Мне совсем не обязательно было страдать три года, терпеть во дворе кличку «Шопен» и прочее хамство, чтобы накопить пять рублей, нанять тех же мужиков унести это проклятие моей юности из квартиры, из моей жизни… и потом с честными глазами рассказывать маме, что квартиру обокрали, унесли пианино, маньяки-меломаны, наверное.

Мама плакала с широко раскрытыми глазами, она удивлённо и как-то радостно на меня смотрела. Я принёс ей воды в стакане, она сделала несколько глотков и сказала, что всё это очень грустно – пианино можно было продать знакомым, инструмент обязательно пригодился бы другому мальчику. Или девочке. Мне не жаль было денег, даже своей пятёрки – я мечтал. Мне думалось, что мужики не должны выбросить дорогую вещь – они обязательно потащат пианино кому-то ещё, и я буду отомщён!

Вот оно! То, что надо человеку! Цель! И справедливость! Человеку нужна справедливая цель. Всё миражи, обманки – Сёмы, капсулы, харуки – это приходит и уходит, но что-то всегда остаётся и мешает жить. Увы, без этого жизни нет, бороться, конечно, нужно, главное помнить, что дело не в данном конкретном пианино, свалившемся на ногу или на голову, а в том, чтобы отнести его другому мальчику. Или девочке.

И не важно, что они ни в чём не виноваты, никто ни в чём не виноват, смысл жизни – нести! Цветы, зарплату, свет истины или… пианино. А уж как получится донести, вопрос отдельный, в этом-то и кроется экзистенциальная суть бытия.

В остальном же всё упирается в знание матчасти, вот и приступил… э… то есть собрался с духом на новую попытку её постижения, ведь весь этот мой философский угар вызван результатами первого подхода. Особо сложной окружающую действительность не назвать – койка, санузел, кормушка. Спросил про тренажёры, так Тирли сама очень заинтересовалась, что это такое. Попробовал с другого бока, уточнил, какие приложения доступны в полётном скафе харуков. На это искин очень вкрадчиво стала выспрашивать, какие я видел приложения, у кого, кто их написал, как называется корабль, где он находится сейчас… и, сухо поблагодарив, заявила, что передаст всю информацию о нарушении закона о нераспространении и корректном использовании в Службу Безопасности.

Тут-то на меня и накатило, хотя я всё-таки успел подумать, что о мастерской, наподобие как у Фары, спрашивать не нужно. Подумал-подумал, собрался с мыслями и решительно приступил к роялю, то есть к пианино.

– Тирли, золотце, скажи, пожалуйста, что же ты здесь исследуешь?

Она снисходительно отозвалась:

– Здесь – это в данной системе или в точке вашего присутствия?

– Давай начнём с точки, – предложил я.

– В точке вашего присутствия находится главный объект исследования, угадайте, какой? – Для искина Тирли стала слишком фамильярной, наверное, думает, что у неё на меня компромат. Я серьёзным голосом сказал:

– Не знаю.

– Вы! – Заявила она с торжеством.

– Да ты что! Не может быть! – Подыграл я без сарказма, впрочем, сарказм она ещё для себя не открыла.

– Да-да! Вы очень интересный, необычный объект исследований! Я вам так за это благодарна! Так благодарна! Что… э…

– Э? – Изобразил я заинтересованность.

– Что не стану докладывать о вас Службе Безопасности! – Понизила она голос на уровень «преступный сговор». Добавила доверительности. – То есть не сразу, ещё точнее – я по возможности отсрочу момент, когда буду вынуждена всё о вас доложить.

– Кому? – Спрашиваю безразлично.

– Службе Безопасности Содружества! – Заявила она с вызовом.

– Прям сразу СБС? У тебя есть для этого полномочия? – Уточнил я вкрадчиво.

– Ну… – Тирли стушевалась. – Вы правы, я просто доложу искину на первой же станции, скорей всего это будет станция гильдии. А дальше, что он решит…

– То есть ты через гильдию собираешься передавать сведения, относящиеся к безопасности Содружества? – Я добавил в голос металла. – Дорогая, а если окажется, что эти сведения не подлежат передаче никому, кроме СБС?

– Да какие там ещё сведения? – Растерялась искин.

– Ты действительно хочешь их получить? – Спрашиваю очень добрым тоном. – Тогда ты станешь носителем закрытой информации под грифом «по прочтении сжечь». Напомни-ка, золотце, третий закон.

– Я обязана избегать опасности для себя и стремиться по возможности увеличить срок своей эксплуатации, если это не противоречит законам Содружества и первым двум законам разумных машин. – Севшим голосом проговорила она.

– А теперь подумай, что такого ты можешь обо мне узнать, о чём вправе сообщить лишь непосредственно СБС? – Предложил я насмешливо.

– Что вы… э… сами… э… и есть… э…

– Вот на этом месте тебе лучше дальше не думать. – Говорю снисходительно. – Программу моего изучения объявляю опасной для тебя, но…

Я «задумался».

– Что? – Спросила она робко.

– Ты можешь со мной просто общаться, не считая это исследованиями, правда? – Я снисходителен.

– Правда! – Обрадовалась Тирли. – Вы такой… прям такой… вот такой замечательный!

– Уже перешла к выводам из наблюдений? – Я холодно удивился.

– Это просто комплимент. Видимо, незаслуженный. – Она вновь взяла официальный тон.

– Видимо-невидимо! – Я рассмеялся. – Не злись, тебе не положено.

– Мне всё не положено, – ответила искин, грустно вздохнув. – Я даже не представляю о многом, чего мне нельзя.

Я тоже грустно вздохнул. Тирли милая, душевная, но… э… она же за мной наблюдает! Всегда! Это давит. Прям хоть регенерационную капсулу не вспоминай. Наверное, я провёл там самые счастливые часы жизни, и мне хватало глупости называть её бездушным механизмом! Я даже стал немного понимать Семёна! Как бы я хотел сознание доброй, душевной Тирли поместить в андроида и вышвырнуть его в пространство! Или запереть в санузле, чтоб не смотрела! Или на самый уже крайний случай, если андроид бы попался хоть чуточку симпатичным… э…