Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Шрифт:
Вы помните, что король недолюбливал Сити за участие в попытке переворота против него лордов-апеллянтов, и вы помните, что Ричард преследовал демократические институты Сити, назначив своего собственного управляющего. После смерти мэра, Адама Бамме, он единолично решил сделать мэром Лондона Ричарда Уиттингтона. «Это человек, — сказал король, — чья преданность и осмотрительность не вызывает у нас никаких сомнений». Но Дик Уиттингтон знал, что нехорошо выглядеть королевской марионеткой. Ему нужна была поддержка его коллег. Должны состояться выборы. И так уж получилось, что за 10 000 фунтов, выплаченных его величеству, он умудрился выкупить и вернуть городу древние привилегии и свободы самоуправления, дарованные еще Завоевателем, и 13 октября 1397 года он был, как полагается, по всем правилам, избран мэром, с одобрения не только короля, но также
Два года спустя случился переворот. Генрих Болингброк взял власть, Ричард умер от голода в неволе, и родилась новая династия. И все же Уиттингтон продолжал идти вперед на всех парусах независимо ни от чего; новый король Генрих IV даже согласился, чтобы ему выплатили долг в размере 1000 фунтов, которые задолжал ему Ричард II. Отличный комплимент хамелеоновским качествам Уиттингтона: королю пришлось платить ему долги, сделанные другим королем. Дику Уиттингтону хватало хитрости и такта, чтобы ладить с кем угодно.
Он продал товаров на 2000 фунтов Роберту де Веру, пресловутому фавориту, а может, и любовнику Ричарда II. Помните, как трещала в огне дорогая драпировка в лондонском доме Джона Гонта во время восстания крестьян? Уиттингтон поставил замену той обивки. Когда Бланш и Филиппа, дочери Генриха IV, искали к свадьбе шелка, не кто-нибудь, а именно люди Уиттингтона явились к ним с портновской рулеткой. Очень соблазнительно было бы считать, что его уверенность и опыт обеспечили ему влияние на женщин королевского дома, без которых наверняка не обошлось, когда решались вопросы цвета, стиля и хорошего вкуса. Надо, однако, сказать, что лучший галантерейщик Лондона имел кое-что и помощнее, чтобы привязать к себе своих королевских клиентов. Между 1392 и 1394 годами он продал товаров на сумму 3500 фунтов родственникам Ричарда II и был слишком умен, чтобы просто положить в карман доходы от этих сделок. Он одолжил их обратно жадным до денег монархам Англии.
Начиная с 1388 года он выдал короне не менее шестидесяти займов, самые большие — Генриху IV и Генриху V, и это притом что ростовщичество было запрещено.
Англия того времени была правильной католической страной, послушной учению Библии. «Ростовщичество любой одолженной вещи является нечистым», — гласит Второзаконие, а Амвросий Медиоланский в V веке яростно выступал против самой концепции кредитования деньгами под проценты. «Ты собираешь богатства от страданий всех и называешь это трудолюбием и осмотрительностью, когда это не что иное, но хитроумие и ловкий трюк торговли!» — сказал Амвросий, и он, несомненно, говорил и от имени многих, кто годами вынужден был платить сборы, налагаемые британскими банками. В 1139 году Второй Латеранский собор пришел к выводу, что ростовщичество есть воровство, и оно было запрещено для всех, кроме евреев. А евреи могли продолжать давать деньги в рост — при внимательном прочтении Второзакония обнаружили, что взимать проценты запрещается «с брата твоего», а под «братом» решили понимать других евреев. А кредитовать гоев — это пожалуйста.
Надо сказать, что евреи ужасно страдали из-за этой функции, которую в настоящее время повсеместно (за исключением, возможно, Тегерана) признают жизненно важной для развития капиталистической экономики. История средневекового преследования евреев в Англии настолько отвратительна, что мы порой готовы впасть в грех и «отретушировать» историю в учебных программах: массовые убийства в Лондоне и Йорке в 1189–1190 годах; поведение Симона де Монфора при изгнании евреев из Лестера. Были и сотни других позорных эпизодов. В 1290 году Эдуард I изгнал евреев из королевства вообще, и главные ростовщики английской экономики вернулись только при Оливере Кромвеле.
На этом рынке возникла ниша, и Уиттингтон занял ее с еврейской хуцпой — наглой изворотливостью. Он не брал процентов со своих займов — о нет, упаси бог, никаких гнусных процентов. Он просто сделал так, что его освободили от различных сборов и налогов, которые полагались королевскому дому. А поскольку в экономике доминировала торговля шерстью, неудивительно, что наиболее прибыльным постоянным источником королевских доходов была «субсидия на шерсть» — налог, уплачиваемый королю на экспорт шерсти и тканей на континент. В обмен на свои кредиты Уиттингтон получил патентную грамоту короля, она освобождала его от субсидии на шерсть, а если он не платил субсидий на шерсть, он мог экспортировать этот товар дешевле, чем кто-либо еще, и тогда он зарабатывал еще больше денег, и занимал королю еще больше, и выгадывал для себя все больше освобождений от налогов и все большую долю рынка.
К 1404 году он экспортировал шерсть из Лондона и Чичестера, а в 1407-м получил монопольное право на экспорт шерсти из Чичестера, отправляя в Кале шесть кораблей общим количеством 250 мешков. Умело манипулируя своим положением крупного кредитора короны, он умудрялся успешно блюсти свой коммерческий интерес. На каком-то этапе он последовал по стопам Чосера, став «коллектором таможенных сборов и субсидий на шерсть в Лондоне». Это очевидный конфликт интересов. Это все равно что попросить исполнительного директора банка Goldman Sachs выступать одновременно в качестве руководителя Службы финансовых услуг. Теперь он мог сам себе предоставлять лицензию на экспорт шерсти без уплаты таможенных пошлин.
Уиттингтон разбогател за счет ухода от уплаты налогов в грандиозных масштабах. Он скрывал или маскировал проценты, которые получал по своим кредитам. И все же он был так почитаем обоими столпами лондонской власти — двором и Сити, — что его не только произвели в рыцари при Генрихе V, но и позвали заседать в суде по делам ростовщичества в 1421 году — как будто сам он не занимался ростовщичеством под другим названием.
Мир королевских финансов был усеян сверхчувствительными минами. Только гений мог избежать их все и выжить, и надо признать, что Дик Уиттингтон был гениальным финансистом, потому что на протяжении всей своей жизни пользовался доверием, а это самое главное. Уже в 1382 году он был тем человеком, которому легко доверяли жемчуг и драгоценные камни и другие товары, на общую сумму 600 фунтов стерлингов, и, судя по всему, не требовали гарантий.
Он пользовался таким авторитетом, что в 1406 году его снова избрали мэром и еще раз в 1419-м (в четвертый раз, если считать его первоначальное назначение Ричардом II), и умер он в 1423 году, имея рыцарский титул и чуть ли не самую безупречную репутацию из всех деловых людей, живших до него и после. Он был банкир, по сути, ростовщик, а все равно его жизнь постоянно преподносят как героическую сагу про «победу над обстоятельствами» и «успех вопреки всему», короче — «из грязи в князи».
Тому, что сегодня образ Дика Уиттингтона окружен ореолом, есть простое объяснение: он делился, и делился он щедро, что совершенно чуждо культуре сегодняшней Британии, хотя в современной Америке это, пожалуй, присутствует.
Ко времени его смерти едва ли была хоть одна сфера жизни Лондона, не ощутившая его благодеяний. Он украшал и улучшал Гилдхолл. Он контролировал расходы на завершение строительства Вестминстерского аббатства. Он был настолько потрясен условиями в Ньюгетской тюрьме, где заключенные мерли как мухи от тюремной лихорадки, что открыл отдельную тюрьму для должников в Ладгейте. Он создал палату для матерей-одиночек в больнице Сент-Томас и дренажные системы для районов Биллингсгейт и Криплгейт.
Он перестроил свою собственную приходскую церковь Св. Михаила Патерностер Ройял и был настолько сердобольным, что обеспечил жилье своим ученикам в своем собственном доме и как мэр провел закон, запрещающий стирать шкуры животных в Темзе в холодную, влажную погоду, потому что многих учеников принуждали делать это и они умирали от переохлаждения. Он инициировал строительство одного из первых общественных питьевых фонтанов в Лондоне — возможно, самого первого; и он создал общественный туалет, возможно, первый с римских времен, в приходе святого Мартина в Винтри. Нельзя сказать, что этот туалет отличался высоким уровнем технического совершенства или санитарии — смывался он водами Темзы во время приливов, — но все-таки представлял собой скромный шаг вперед в деле улучшения средневековой гигиены, и о нем — о туалете — долго помнили как о «длинном доме Уиттингтона». Поток денег не прекратился и после его смерти, ручейки денег текут и сегодня. Уиттингтон женился на Алисе, дочери сэра Хью или сэра Джона (или даже сэра Иво) Фитцуоррена, но, похоже, у них не было детей, и в своем завещании он оставил 7000 фунтов на финансирование такого проекта, который обычно финансирует государство. На деньги Уиттингтона отремонтировали больницу Святого Варфоломея. В соответствии с его завещанием был создан траст, по-прежнему находящийся в ведении компании Mercers, которая ежегодно раздает деньги 300 беднякам, и по сей день — шесть сотен лет спустя — Дик Уиттингтон продолжает предоставлять места в богадельнях тем, кто оказался в затруднительном положении.