Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Шрифт:
В селе Фелбридж вблизи Ист-Гринстед есть пятьдесят шесть квартир для одиноких женщин или семейных пар с низкими доходами. Зайдите на веб-сайт, и вы увидите, что это прекрасные квартиры, расположенные посреди розового сада. Среди них есть студии, квартиры с одной и двумя спальнями для тех, кому за шестьдесят и кто оказался в стесненных обстоятельствах. Там, правда, запрещено держать домашних животных — кстати, а почему в художественных книгах Уиттингтон имеет кота, но в исторических хрониках ни словом не упоминается о его четвероногом друге?
Некоторые говорят, что это связано с одним из изображений Уиттингтона, на котором его рука покоилась на черепе, пока изображение не сочли слишком мрачным и череп заменили кошкой. Некоторые говорят, что это отголосок сказки X века из Аравии, где рассказывается о бедном мальчике, все имущество которого состояло из кошки, которая ловила мышей, и который стал одним из великих людей королевства. Но ответ, конечно, очевиден.
То, что последующие поколения снабдили Дика Уиттингтона кошкой,
В этом смысле миф поэтизирует действительность. Лондону нужна была энергия и капиталистическая предприимчивость Уиттингтона. Сменяющим друг друга королям необходима была помощь в финансировании их затей. Азенкур, эта знаковая победа над французами, воспетая Шекспиром как критический момент в становлении английского духа, частично финансировалась Уиттингтоном. Он был крупным игроком в экономике и политике, но именно благотворительность позолотила его репутацию.
Он заслужил свою репутацию, и чем больше мы углубляемся в правду, стоящую за легендой, тем больше мы его уважаем. В 1569 году «Хроника» Ричарда Графтона заключает перечень его наследства и актов благотворительности таким увещеванием: «Зри сие, старейшины, ибо сие есть славное зерцало». В том же духе мы можем сказать сегодня: «Воззритесь на Дика Уиттингтона, банкиры и плутократы Лондона, ибо сие есть славный пример».
Для сравнения, стандартная басня про Дика Уиттингтона.
Давным-давно жил бедный мальчик, которого звали Дик Уиттингтон. Ни матери у него не было, ни отца, а часто и есть было нечего. Однажды он услышал про великий город Лондон, где, как все говорили, даже улицы были вымощены золотом. Дик решил поехать в Лондон, чтобы искать счастья.
Лондон был большой и шумный город, полный людей, богатых и бедных. Но Дик не нашел ни одной улицы, которая была бы вымощена золотом. Усталый, замерзший и голодный, он заснул на крыльце большого дома. Этот дом принадлежал мистеру Фитцуоррену, богатому купцу, который к тому же был хорошим и щедрым человеком. Он взял Дика в свой дом и дал ему работу судомойки.
У Дика была отдельная маленькая комната, где он мог бы быть очень счастлив, если бы не крысы. Они бегали по нему, когда он лежал ночью на постели, и не давали ему спать. Однажды Дик заработал один пенни, начистив туфли для джентльмена, и на него он купил кошку. После этого жизнь Дика стала легче, кот распугал всех крыс, и Дик мог спать спокойно по ночам.
Однажды мистер Фитцуоррен собрал вместе всех слуг дома. Один из его кораблей отправлялся в далекую землю с товарами для продажи. Мистер Фитцуоррен предложил слугам отправить что-нибудь из их вещей на этом корабле, если они того пожелают, — что-то такое, что можно обменять на золото или деньги. У Дика был только его кот, которого он мог отправить, что он и сделал с печальным сердцем.
Дик продолжал работать судомойкой у мистера Фитцуоррена, который был очень добр к нему. И все остальные были к нему добры, кроме повара, который так издевался над Диком, что однажды Дик решил бежать. Он уже почти вышел из города, когда услышал звон колоколов церкви Боу. «Вернись, Уиттингтон, трижды лорд-мэр Лондона», — прогудели колокола. Дик был поражен, но сделал так, как сказали колокола, и вернулся к мистеру Фитцуоррену.
Когда он вернулся, он обнаружил, что корабль мистера Фитцуоррена вернулся и что его кота продали за огромные деньги королю Берберии, дворец которого был полон мышей. Дик стал богатым человеком.
Он вскоре выучился ремеслу у мистера Фитцуоррена, женился на его дочери Алисе и со временем стал лорд-мэром Лондона три раза, как и сказали колокола.
Есть и еще одно, последнее, достижение Дика Уиттингтона, о котором следует упомянуть. Именно благодаря одному из его посмертных даров в 1423 году была открыта первая лондонская публичная библиотека.
Она была расположена рядом с Гилдхоллом, и идея заключалась в том, чтобы дать горожанам доступ к книгам, которые были доступны только духовенству или аристократии. До 1476 года библиотека пополнялась книгами, напечатанными Уильямом Кэкстоном на его замечательном новом станке, а затем произведениями, сошедшими с книгопечатных прессов Винкина де Ворде.
К последнему году своей жизни, 1535-му, Винкин опубликовал 800 книг, и этот прорыв в доступности печатного слова — как для чтения, так и для продажи — имел бесчисленные последствия для интеллектуальной и религиозной жизни Лондона. Это было началом массового рынка литературы всех видов.
В следующем году король Генрих VIII распустил монастыри — в истории правительств всех стран и народов это величайший ход в пользу развития деловой активности. Внезапно церковные земли и собственность стали доступны претендентам из торговых классов. Ценнейшее имущество стало доступным: налетай — подешевело!
За дело взялись гильдии. Кожевенники, например, захватили женский монастырь, а мясники забрали дом священника. Вскоре стали создаваться крупные торговые компании елизаветинской поры начиная с компании «Московия» в 1555-м. Это были акционерные предприятия, финансируемые опытными лондонскими банкирами.
Несмотря на неоднократные вспышки чумы, население выросло, Лондон обогнал Венецию и к 1580 году уже ненамного уступал Парижу. Город вырвался из древних границ, расползаясь радиальной тюдоровской застройкой.
В Ист-Энде была смесь жилых построек и малых промышленных концернов: по литью колоколов, изготовлению стекла, резьбе по слоновой кости и рогу, а затем по шелкоткачеству и изготовлению бумаги. В Вест-Энде богатые люди начали строить шикарные дома. Из бедных районов страны прибывали тысячи мигрантов, и Лондон начал аккумулировать все большую долю английской торговли и английского населения.
С появлением грамотной и процветающей буржуазии возник рынок развлечений, который дал работу тем, кто мог не только придумать хороший рассказ, но тонко, или не так уж и тонко, прославлять культуру и достижения елизаветинской Англии. Уиттингтон не только заплатил за Азенкур — он субсидировал литературную культуру Лондона, которая в конечном итоге прославит эту битву на высшем художественном уровне.
Вы думаете, что сливной туалет изобрел Томас Крэппер, не так ли? Ошибаетесь, друзья.
Если вы пойдете в Гладстонский музей керамики в Сток-он-Тренте, вы увидите модель очень занимательного и изобретательного устройства, которое первоначально предназначалось для размещения на нем ягодиц королевы-девственницы. Всего было изготовлено лишь два таких замечательных устройства — и одно из них находилось в Лондоне.
Оно было установлено в теперь разрушенном дворце королевы в Ричмонде около 1596 года и было изобретением сэра Джона Харингтона — ее крестника и одного из самых своенравных придворных.
«Большой Джек» Харингтон был немного темной личностью и тщеславным придворным, который однажды нарвался на неприятность, когда перевел с итальянского непристойные стишки и стал распространять их среди придворных дам.
Его несколько раз ссылали. Однажды вечером он томился в Уилтшире, в компании графа Саутгемптона, покровителя Шекспира, и разговор принял копрологический поворот.
Технические проблемы, которые они обсуждали, навеяли ему туалетный трактат под названием «Метаморфозы Аякса». Аякс — это был каламбур на «а jakes», как тогда называли туалет. Он послал результат своих трудов, дополненный чертежами, королеве.
Он ясно дал понять, что цели разработки нового сортира были социальные и политические — вернуть расположение королевы и «дать повод думать и говорить обо мне». Это ему удалось.
Королева, как ему сообщили, была довольна его усилиями, и новое изделие было установлено.
Модель в Стоке построена под его личным руководством и состоит из прямоугольной деревянной скамейки с круглым отверстием — концепция знакомая, по крайней мере, со времен Римской империи. Революция заключается в большом квадратном бачке сзади и овальной свинцовой емкости под скамейкой, заполненной водой на высоту около пятнадцати сантиметров. Овальная емкость имеет наклон к пробке, к которой прикреплен длинный стержень с ручкой на конце. Когда хочешь опустошить емкость, тянешь за ручку — и содержимое емкости сливается вниз через скрытый канал.
Затем пробку на конце емкости снова закрываешь и наполняешь ее водой, потянув за другой рычаг в бачке с пробкой на конце.
Гениально!
Если не считать, что ручек две, сливной туалет Харингтона в общем и целом похож на современный туалет и далеко ушел от «длинного дома Уиттингтона».
Увы, почему-то не прижился.
Хотя изобретение Харингтона было благожелательно встречено королевой (которая была чрезвычайно требовательна к своей личной гигиене и «всегда брала ванну раз в месяц, даже когда она в ней не нуждалась»), потребовалось еще двести лет, прежде чем что-нибудь подобное появилось для общего потребления.
Этот преждевременный прорыв, возможно, свидетельствует о растущем интересе к чистоте в период после Реформации, а также о том, на что готовы лондонские придворные, чтобы угодить своей королеве.
Некоторые писали ей эпические поэмы, некоторые — сонеты. Некоторые привозили ей культуры новых растений с новых континентов. Некоторые выступали перед ней целыми компаниями, а некоторые проектировали для нее новые туалеты, в надежде восстановить себя в ее глазах.
Это в честь Джона Харингтона (так, по крайней мере, иногда говорят) американцы называют современный сливной туалет «Джон».
Уильям Шекспир
…и как Лондон стал колыбелью современного театра
Незадолго до открытия реконструированного театра «Глобус» в Саутворке в 1997 году я отправился брать интервью у курносой звезды «Гарри Поттера» Зои Уанамейкер, покойный отец которой, Сэм, был тем самым выдумщиком, благодаря которому это все случилось.
Я не знал чего ждать от этого интервью и, может быть, поэтому не подготовился к нему со свойственным мне вниманием к деталям. Но, когда Зои и я вошли и остановились посередине деревянного овала, который задумывался как зрительный зал, должен признаться, я слегка оторопел.