Лондон
Шрифт:
– Все равно потеряют или забудут, – изрек он горестно, покидая дом.
Его вели через аббатство, колокола созывали на вечернюю службу.
– Хотите взглянуть на его могилу? – любезно осведомился монах и проводил его к месту.
– Я рад, что он хоть похоронен в аббатстве, – проговорил Булл. – Чосер был украшением Англии. Мне отрадно видеть, что вы признали это.
Но монах покачал головой:
– Вы заблуждаетесь, сэр. Он покоится здесь из-за дома. – Монах улыбнулся. – Чосер жил в аббатстве, вот в чем дело.
Булл умер через пять лет, и Боктон перешел к Тиффани. Она бывала там чаще, чем Дукет,
– Но мой дом в Лондоне, – говаривал он искренне.
И жил там припеваючи. Он стал свидетелем того, как его друг Уиттингтон сделался мэром не раз и даже не два, а трижды, тем самым став легендой. Видел, как тот возвел многое из того, что сулил, включая обеспечение питьевой водой. В своем завещании мэр даже предусмотрел общественные уборные неподалеку от грязной старой церкви Святого Лаврентия Силверсливза.
Дукет видел, как скромная пивоварня Джеймса Булла при «Джордже» разрослась в огромное предприятие, поставлявшее пиво войскам следующего короля, Генриха V, когда те выступили в Азенкур. Видел очередную, как в славные времена Черного принца, победу Англии в ее старом конфликте с Францией. Увидел, как росли и богатели его дети, пока не настала пора уходить и ему.
Но даже теперь, старея и оставаясь в доме на Лондонском мосту, он любил созерцать реку. И не только по вечерам из большого окна с видом вверх по течению, но и спозаранку, остановившись у дороги в Саутуарке неподалеку от места, где его некогда нашли. Отсюда он мог часами смотреть на величественное и вечное течение Темзы к восходящему солнцу.
Хэмптон-Корт
1533 год
Ей не следовало входить в сад. Услышав шепот, она должна была пройти мимо. Разве не предупреждал ее брат о таких вещах?
Знойный августовский день, чистое синее небо. В огромном оленьем заповеднике на Темзе, в десятке миль вверх по реке от Лондона, под теплым солнцем высился величественный, красного кирпича, дворец Тюдоров – Хэмптон-Корт. Через зеленые лужайки перед дворцом до нее долетал далекий смех придворных. Еще дальше в парковых деревьях виднелся олень, осторожно ступавший крапчатой тенью. На ласковом ветерке слабо пахло скошенной травой и вроде как жимолостью.
Она ушла на берег, желая побыть одна, и только сейчас, миновав ограду, услышала перешептывания.
Сьюзен Булл было двадцать восемь лет. В те годы предпочитались лица овальные и бледные, она же отличалась приятно правильными чертами. Считали, что главным ее достоинством были волосы. Не будучи заколоты, они спадали запросто, обрамляя лицо, и лишь немного вились на плечах. Но всем запоминался цвет – темно-каштановые с теплым золотистым отливом, они блестели, как полированное вишневое дерево. Такими же были глаза. Но сама она втайне больше гордилась тем, что родила четверых и не утратила стройности. Ее наряд был прост, но элегантен: накрахмаленный белый чепец поверх аккуратно собранных волос и светло-коричневое шелковое платье. Скромный золотой крестик на шее говорил, что она искренне предана своей вере, хотя многие придворные леди ходили так же, выказывая модную набожность.
Она не хотела сюда приезжать. Придворные неизменно казались исполненными фальши, которую она ненавидела во всех проявлениях. Нет, ее бы здесь не было,
Томас и Питер были ее братьями – на удивление разными. Томас считался в семье любимцем: энергичный, смышленый, милый, своенравный. Она, безусловно, любила его, но с оговорками. С серьезными оговорками.
И Питер – надежный, основательный Питер. Он был ей ближе, хотя и приходился братом лишь по отцу. Именно Питер, старший в семействе Мередит, занял место их отца, скончавшегося в молодости. Питер, который был и неизменно будет совестью семьи. Сьюзен не особенно удивилась, когда он принял сан, предоставив Томасу заниматься делами мирскими.
Отец Питер Мередит был лучшим приходским священником в Лондоне. Рослый, лысеющий, с приятной полнотой в сорок с небольшим лет, он успокаивал своим присутствием столь же привычно, сколь и желанно для паствы. Он был умен и стал бы блестящим богословом, когда бы не некоторая леность в молодости. Человеку честолюбивому было нечего делать в приходе Святого Лаврентия Силверсливза. Но он был доволен. Отремонтировал церквушку, и та под его надзором обогатилась двумя красивыми витражными окнами. А еще знал поименно всех детей в округе. Женщинам нравилось его дружелюбие, благо те знали, что он исправно блюдет целибат. С мужчинами он умел выпить, не теряя веселого достоинства. Соборовав умирающего, неизменно держал его за руку до самого конца. Проповеди Мередита были просты, манера речи – будничной. Он всегда оставался серьезным и цельным католическим священником.
Да только в прошлом году он заболел, весьма серьезно, и по прошествии времени объявил: «Я больше не в силах быть пастырем». Питер собрался уйти на покой в крупный лондонский монастырь Чартерхаус, но перед этим решил совершить паломничество в Рим. «Увидеть Рим и умереть, – заметил он бодро, – хотя, посмею сказать, я пока не умру». Сейчас он там и находился. И Сьюзен пришлось написать ему, испрашивая совета насчет нынешнего дела. Она перечитала ответ в двадцатый раз за утро.
Могу лишь советовать тебе поступить в согласии с совестью. Вера твоя крепка, а потому молись и поймешь, что делать.
Она молилась. Потом пришла сюда.
Ее дорогой муж Роуланд пребывал где-то в огромном лабиринте Хэмптон-Корта. Часом раньше его увел туда Томас – на важнейшую в жизни, как оба они понимали, встречу. Она никогда не видела его таким взвинченным. Три дня тот мучился недомоганием и был так бледен, что Сьюзен сочла бы его действительно больным, когда бы не привыкла к ранимой натуре мужа. Он делал это для нее и детей, но также и для себя. Наверное, именно поэтому она столь искренне желала ему успеха.
Ее муж был величайшим подарком Питера. Последний нашел Роуланда и спокойно направил его к ней с уведомлением: «Сей». «Черт побери, они даже внешне похожи», – посетовал Томас. Действительно, Питер и ее муж, будучи оба крепкого сложения и преждевременно полысевшие, обладали изрядным сходством. Но, несмотря на внешнее сходство, у них имелось серьезное различие. Монах был старше и мудрее, а обходительный Роуланд – втайне честолюбив, чего, как знала Сьюзен, недоставало Питеру. «Я не пошла бы за мужчину, лишенного честолюбия», – признавалась она.