Лондон
Шрифт:
Идея принадлежала Чосеру.
В последнее время он беспокоился за своего друга Булла. Тиффани вышла замуж, жена купца скончалась два года назад, и ему было довольно одиноко. Пару раз Чосеру показалось, что старый друг попивает. И вот весной 1385 года Джеффри пришел в восторг: судьба подарила ему новую должность, а также отличный повод вытащить Булла из скорлупы.
– Мы едем в Кент, – заявил он.
Ибо Чосер только что стал мировым судьей.
Роль мировых судов обозначалась постепенно. Это была хорошая, разумная система, в которой местные джентльмены при содействии профессиональных адвокатов высшего ранга, разбиравшихся в юридических тонкостях, главенствовали над судами графства.
В итоге Булл согласился, но должен был перед отъездом принять одно важное решение. Кто будет вести дела в его отсутствие? Найденыш, женившись на Тиффани, продемонстрировал удивительную деловую хватку, и вскоре Булл счел истинным удовольствием обучать его всему, что знал, но одно обстоятельство купцу не нравилось. Хотя молодой человек согласился расстаться с фамилией Дукет и стать Буллом, он отказался вступить в гильдию торговцев тканями, невзирая на то что Булл мог это устроить.
– Мое ученичество прошло при гильдии бакалейщиков, и это знакомое мне дело, – заявил он.
Ничто не могло поколебать его преданности. Тот факт, что городом в настоящее время правили бакалейщики, а не торговцы тканями, ничуть не улучшал настроения Булла, и тот не имел большого желания всецело передавать свои дела зятю. Однако найденное решение устраивало всех. Он пригласил Уиттингтона.
Тому перевалило за тридцать – уже солидный человек, состоявший в гильдии торговцев тканями. С молодым Дукетом он всегда дружил.
– Я поручаю вам, пока меня не будет, совместно присматривать за моими делами, – предписал им Булл. – Если возникнут сомнения, всегда можно послать за мной.
Уверенный, что поступил правильно, он отбыл с достаточно спокойным сердцем.
Кент привел его в восторг. На краткий миг, при знакомстве с судьями в Рочестерском замке, Булл испугался, что может ударить в грязь лицом. То было знатное общество, в основном, если не считать пятерых адвокатов, состоявшее из видных придворных и представителей крупнейших землевладельческих семейств шайра. Булл, хоть и был богат, никогда не вращался в таких кругах, но Чосер незамедлительно пришел на помощь.
– Джентльмены! – улыбнулся он. – Я чувствую себя в этом краю таким чужаком, что попросил моего любезного друга сопровождать и наставлять меня. Он урожденный Булл Боктонский, древнего кентского рода, насколько мне известно.
Эффект не заставил себя ждать.
– Да они здесь дольше нашего, – изрек один помещик.
– О, должно быть, тот, кого я знаю, приходится вам братом, – просиял другой.
Уже к исходу дня их стараниями Буллу стало казаться, будто они знакомы всю жизнь.
Как и предвидел Чосер, у Булла не осталось времени хандрить, благо они постоянно были заняты. Им приходилось вникать то в управление поместьем какой-нибудь наследницы, то в безвозмездную передачу земель монастырю. Друзья тщательно обследовали береговые укрепления на случай нападения французов. Но в первую очередь они занимались простым делом отправления правосудия – в городах, деревнях и поместьях по всему графству, что восхищало и Булла, и его друга-поэта.
Избили сборщика налогов; у йомена подожгли сарай; у мельника украли муку; крестьянин отказался работать на господина. Все они представали перед судом, излагали свое дело и допрашивались на простом английском языке. Свидетели предоставляли сведения, соотносили все с местными порядками, и судьи вроде Чосера выносили вердикт. Но самое большое удовольствие Булл получал вечерами, когда они с поэтом обсуждали в трактире или особняке события дня.
Чосер слегка располнел, в его эспаньолке проступила седина, лицо и глаза под тяжелыми
– Заметил бородавку на носу у того монаха? – вдруг спрашивал Чосер. – Этот церковный староста путался с женой мельника. Видел, как она на него смотрела? – Поэт издавал смешок.
– Чем они презреннее, тем милее тебе, – пожурил его Булл однажды.
Но Чосер лишь покачал головой.
– Я их всех люблю, – просто сказал он. – Ничего не поделаешь.
Со временем, впрочем, Булл начал беспокоиться. Как ни странно, его встревожили не собственные дела, а Чосера. Но достижения друга внушали ему столь глубокое уважение, что купец долго не отваживался заговорить. Наконец в апреле такой случай представился.
Они побывали с визитом в Боктоне у брата Булла и следующим утром ехали под теплым весенним солнцем по кентерберийской дороге, когда Чосер поделился своим замыслом.
– Я задумал большой труд. О, сколько я написал обыкновенных придворных стихов! Но мне уже давно хочется попробовать себя в деле совершенно отличном. Посмотри на народ, который мы ежедневно встречали в суде, – йомены, мельники, монахи, рыбачки. Что, если я дам им заговорить, а заодно и сельскому люду? – Он усмехнулся. – Великий труд, пышное блюдо, пиршество!
– Но как же ты облечешь простонародную речь в стихи? – возразил Булл.
– Ага! – воскликнул Чосер. – Я подумал об этом. Пусть каждый расскажет байку, небольшую историю вроде тех, что использует итальянец Боккаччо. По ходу рассказа они раскрывают себя. Неужели не видишь прелести?
– Разве что простолюдины не рассиживаются с байками, как ленивые дворяне, – заметил Булл.
– Вовсе нет, еще как рассиживаются, – запротестовал его друг. – Как отправятся странствовать, так и судачат. А что, дорогой мой Булл, может быть за совместное странствие у мужчин и женщин всех сословий? По этой самой дороге? – Он громко рассмеялся. – Паломничество, Булл! Это паломники, которые начинают путешествие к гробнице Бекета в Кентербери с кабаков вроде «Джорджа» и «Табарда». Я могу написать десятки историй и свести их воедино. А назову «Кентерберийскими рассказами».
– Не слишком ли выйдет длинно?
– Именно так. Это будет труд моей жизни.
И Булл наконец усмотрел возможность поделиться своим беспокойством.
– Если это станет венцом твоих творений, мой дорогой друг, – начал он, – позволишь ли ты просить тебя об одной вещи?
– Конечно, – улыбнулся Чосер. – О чем же?
– Во имя Господа, – взмолился купец, – не трать дара попусту, не дай пропасть всему труду.
– То есть?
– Пиши на латыни! – воскликнул Булл.
В действительности пожелание Булла было абсолютно разумным, и многие согласились бы с ним. Излагая свои стихи на языке английском, Джеффри Чосер шел на огромный риск, ибо тот в известном смысле вовсе не существовал. Да, Англия полнилась родственными наречиями, но житель Кента с трудом понимал выходца из Нортумбрии. Если монах с севера записывал сказание о сэре Гавейне и Зеленом рыцаре, а поэт Ленгленд писал в глубинке о Петре Пахаре, то их труды, пусть будучи английскими, изобиловали норвежскими аллитерациями и отголосками древнего англосаксонского языка, что резало слух изысканному Чосеру и даже казалось комичным. Но на каком же языке писал он сам? Отчасти на саксонском английском, отчасти – на нормандском французском, полном латинизмов. В итоге английский Чосера струился легко, как баллада французского трубадура, являясь слогом двора и высших лондонских слоев. Мало того, по ходу беседы аристократы с той же легкостью переходили на французский, а люди ученые – на латынь. И даже лондонский английский язык постоянно изменялся.