Лондон
Шрифт:
Перед этим благородным собранием смиренно стояли монахи. Они единодушно отвергли предложение отречься у подножия виселицы. На их шеи набросили петли. Всех троих вздернули, дали повисеть и опустили в полном сознании. Затем вспороли им животы. Сначала выпустили кишки, потом вырвали сердца, отсекли руки, ноги и головы – воздели и помахали ими напоказ перед блистательной толпой. Сделано было зверски, в лучших традициях. Окровавленные конечности унесли, чтобы развесить или приколотить на солнцепеке.
Так, казнив этих первых мучеников, отрицавших королевское
Питер посетил казнь, затем пошел обратно в монастырь. А когда добрался, то ощутил крайнюю усталость.
Вскоре прибыли королевские слуги с небольшим тряпичным свертком. Монахи, развернув, узрели отсеченную руку своего настоятеля. Люди короля пригвоздили ее к монастырским воротам.
После полудня в Чартерхаус прибыли представители его величества, дабы принять у общины присягу. Монахи собрались все. Эмиссары, среди которых было немало духовных лиц, растолковали им правомерность и многомудрость исправного подчинения своему королю. Но все монахи отказались. Кроме одного.
К их великому изумлению, изможденный, больной и, казалось, лишившийся сердца самый недавний собрат – отец Питер Мередит – шагнул вперед и один-единственный принес клятву.
Секретарь Кромвель лично уведомил о случившемся молодого Томаса Мередита, и тому надлежало радоваться.
– Он не только остался жив, – заметил Кромвель, – но и принес тебе некоторую пользу: я уже сообщил королю, что единственным преданным человеком оказался твой брат. – Он скорчил мину. – Правда, он может не задержаться в этом мире. Мне говорят, что он тяжело болен.
Прибыв через несколько часов в Чартерхаус, Томас действительно застал Питера в плачевном состоянии. В то время как на прочую братию обрушили в часовне и трапезной шквал угроз и увещеваний, Питер укрылся в своей келье, вверив себя заботам старого Уилла Доггета. Он даже не мог приподняться с ложа, и Томас вскоре покинул его.
Однако всерьез он страшился другого визита. Добравшись до Челси, Томас долго не решался войти в дом и отважился, лишь когда выбежал заметивший его ребенок. Но даже после этого он пользовался любым предлогом, чтобы играть с детьми и уклоняться от дела, пока наконец не остался со Сьюзен наедине. Тут ему пришлось выложить новость.
– Питер присягнул.
Сперва она не поверила.
– Я был в Чартерхаусе и видел его, – сказал он. – Это правда.
Она долго молчала, затем тихо проговорила:
– Получается, он послал Роуланда на верную смерть, а сам отступился. Он бросает Роуланда умирать в одиночку? – Она простерла руки. – Значит, все было зря?
– Он очень болен. По-моему, страшно устал.
– А Роуланд? Он здоров, но умрет.
– Мне кажется, Питер не просто болен. Он сгорает от стыда. Я пытаюсь понять.
– Нет. – Сьюзен медленно покачала головой. – Этого мало. – После очередной долгой паузы и со скорбью, от которой его чуть не скрутило, она тихо произнесла: – Я больше не желаю видеть Питера.
И Томас понял, что Питер отобрал
Дэн Доггет глянул на небо. Он втайне помолился, хотя делал это редко. Одно хорошо: покончив с этим странным делом, он вернет долг Мередиту. «Только поскорее», – обращался он к небесам.
Они выступили на закате. Отец Питер был слишком плох, чтобы ехать днем, но час назад как будто собрался с силами, и Дэн, действуя по приказу Томаса, подкатил маленькую повозку к монастырской калитке.
Атмосфера в Чартерхаусе была тягостной. После казней прошлого утра церковники Генриха без устали обрабатывали монахов. Трех самых старших уже забрали – не в Тауэр, но в обычную тюрьму.
– Король исполнен решимости сломить хотя бы некоторых, – сказали Питеру.
Что до отца Питера, то его позиция казалась странной. Будучи болен, он держался особняком в своей келье. Дэн видел, что остальные монахи полностью от него отреклись. Даже люди короля утратили к нему интерес.
– Мередит только что прибыл, – бросил ему один старожил. – Он, знаешь ли, никогда не был своим.
Но Дэн отметил, что, несмотря на немилость в общине и даже на то, что монахи отворачивались, когда они шли через двор, его отец по-прежнему относился к бывшему священнику с почтением. Когда же Питер собрался вскарабкаться на повозку, тот преклонил колени и поцеловал ему руку.
Дэн медленно проводил братьев Мередит в пути через город к их скорбной цели. Они направлялись в Тауэр к несчастному Роуланду.
У внешних ворот их пропустили легко, благо в Томасе немедленно признали человека Кромвеля. Но повозку пришлось оставить снаружи, и Дэн осознал, насколько остро была нужна его помощь. Пока они ехали, силы вновь покинули отца Питера. С трудом сойдя с повозки, он едва мог идти; хотя за последнее время монах сильно исхудал, Дэну и Томасу пришлось поддерживать его вдвоем, чтобы помочь пройти по мощеной дорожке между высокими каменными стенами. Питер, когда они достигли Кровавой башни, уже откровенно задыхался. Томас назвался почтительному часовому, и они стали медленно по витой лесенке подниматься к камере Роуланда.
Когда же вошли, Роуланд Булл молча сидел на лавке. В узкое окно просачивался последний красный отблеск заходившего солнца. Вчерашнее хладнокровие отчасти выветрилось. С утра Булла снова тошнило, но только раз. Сейчас он был просто бледен. Питер медленно опустился на лавку рядом. Роуланд явно обрадовался их приходу.
Пока они приглушенно беседовали, Дэн наблюдал и ловил себя на любопытстве. Брата Питера он знал плохо, с Роуландом и вовсе не был знаком. Видя их теперь бок о бок, он с удивлением отметил сходство. Болезнь Питера не только согнала вес, но и сделала худым лицо, а потому они с Роуландом могли сойти за братьев. Забавно, но если бы он не знал, то принял бы бывшего приходского священника за члена семьи, а законника с его аскетическим, почти неземным выражением лица – за монаха.