Лощина
Шрифт:
Она внимательно посмотрела на телефонную трубку в своей руке.
— Зачем у меня эта трубка? Зачем я ее сняла?
— Наверное, — заметил Дэвид, — вы хотели кому-то позвонить.
— Нет, не думаю! — положив телефонную трубку на место, Люси спросила:
— А вы любите телефон, Дэвид?
Про себя он подумал, что это глупый вопрос. Но что ответишь? Он заставил себя сказать, что телефон ему кажется полезной вещью.
— То же самое можно сказать о машине, которая изготовляет галоши или подтяжки,
Речь леди Эндкателл прервало появление Гуджена. Он объявил, что завтрак подан.
— А куропатку с капустой вы любите, Дэвид? — снова задала вопрос Люси.
Дэвид вынужден был признать, что куропатку с капустой он любит.
Эдвард и Мидж шли по лесной тропинке, поднимающейся в гору.
— Бывают моменты, — сказала Мидж, — когда я действительно начинаю сомневаться в том, что Люси в здравом уме.
— Я уверен, — заметил Эдвард, — что она умная и толковая. Мне кажется, ее речи похожи на игру, которая заключается в том, что в предложении нужно угадать отсутствующее слово. Можно предложить и другое сравнение — она напоминает мне молоток, который летает от одного гвоздя к другому, но ни по одной шляпке не попадает.
— Во всяком случае, она меня иногда просто пугает, — продолжала Мидж. — В последнее время этот дом тоже меня пугает!
— «Долина»?
Эдвард с удивлением посмотрел на нее и продолжал:
— Поместье это не имеет ничего страшного или отталкивающего. Мне оно чем-то напоминает Айнсвик. Но, конечно, это — не Айнсвик…
Мидж возбужденно перебила:
— Вы сказали: «Это не Айнсвик». Я боюсь того, что не является тем, чем кажется. Никогда не Знаешь, что за этим скрыто. Это похоже на маску…
— Не следует предаваться таким тревожным мыслям.
Он сказал это тем снисходительным и покровительственным тоном, каким говорил с ней раньше. Тогда это ей не нравилось. Сегодня, сейчас она воспринимала все иначе. Она вовсе не «предавалась» мыслям. Понял он или нет, что она хотела сказать, но она прекрасно знала, что имела в виду.
— В Лондоне я об этом не думала, — сказала Мидж, — но с тех пор, как я сюда вернулась, у меня снова прежнее ощущение. Мне кажется, что здесь все знают, кто убил Джона, все, кроме меня!
— Неужели мы должны все время говорить о Джоне? Думать о нем? — спросил он с раздражением. — Он умер! Умер и похоронен!
Мидж пробормотала:
— Он ушел и мертв, душка. Он ушел и мертв.
В головах — торфяная подушка, А в ногах — валун. Она взяла его под руку.
— Но кто его убил? Мы думали, что это сделала Герда. Но это не она. Кто же тогда? Вы думаете, Эдвард, что это кто-то нам совершенно незнакомый?
— Зачем задавать себе эти вопросы? Если полиция не нашла убийцу, если она не смогла собрать никаких доказательств, значит,
— Может быть, вы и правы! Но не знать…
— А нужно ли знать! Какое нам дело до этого Джона? «Нам»! Мидж была благодарна ему за это слово, которое, казалось, связывало их судьбы. Эдвард совершенно прав! Им нет дела до Джона. Он не имеет к ним никакого отношения. Он умер и похоронен. На могиле были произнесены молитвы. Он умер и похоронен. Так захотел Эдвард. Но достаточно ли глубоко он похоронен, исчез ли бесследно? Нет! Джон здесь, он все время присутствует в «Долине».
— Куда мы идем? — вдруг спросил Эдвард. Ее удивил странный тон его вопроса.
— Разве вы не хотите подняться до вершины холма?
Он согласился, но ей показалось, что против желания.
В чем причина, спрашивала она себя. Он любил эту прогулку, они часто бывали тут с Генриеттой. Так зачем искать дальше? Генриетта и он… Это о ней он вспоминает сейчас.
— Вы ведь уже приходили сюда этой осенью?
— Да, в прошлый приезд мы поднимались сюда с Генриеттой, — довольно сухо ответил Эдвард. Оба продолжали идти молча. На самом верху они остановились, и Мидж села на пень.
Она представила себе, как тогда они тоже сделали остановку на этом месте, только на пне вместо нее сидела Генриетта. Мидж нервно крутила на пальце свое обручальное кольцо. Сделав усилие, она сказала:
— Как хорошо будет в Айнсвике на Рождество. Как я рада, что снова буду там в это время!
Эдвард, казалось, не слышал. Он был далеко, очень далеко. Без сомнения, он думал о Генриетте и о Джоне. Когда Генриетта сидела на этом самом пне, она знала «чего не хочет», но он — он принадлежал ей. И он будет принадлежать ей всегда…
Печаль обрушилась на плечи Мидж. Восемь дней прожила в атмосфере безоблачного, безграничного счастья. Ей казалось, что сейчас все разваливается и рассыпается на куски.
— Эдвард!
Ее тон поразил его, он на нее посмотрел.
— Да?
— Эдвард, я сожалею, но…
Губы у нее дрожали, хотя она старалась говорить спокойно.
— Я должна вам сказать, Эдвард… Я не могу выйти за вас замуж! Мы не будем счастливы…
— Но, Мидж, я уверен, что в Айнсвике…
Она его прервала:
— Но не могу же я, Эдвард, выйти за вас замуж исключительно ради Айнсвика! Вы должны меня понять, Эдвард!
Он вздохнул.
— Да, Мидж, я понимаю, что вы хотите сказать… Наверное, вы правы!
— Вы были добры ко мне, Эдвард, очень, очень добры, но мы не будем счастливы!
У нее была маленькая и туманная надежда, что он будет возражать, попытается убедить ее в том, что она ошибается, но ничего подобного он не сделал. Да, в этот момент Генриетта была между ними!
— Мы не будем счастливы, — тихо повторил он.