Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
Атаназия увеличивает количество жизни, но отнюдь не улучшает ее качество.
И все равно, кто же от такого откажется? Сейчас я страшился смерти меньше, чем когда был подростком; если смерть — это просто утрата сознания, в ней нет ничего особо ужасного. Но я никогда всерьез не болел и, подобно многим таким же везучим людям, жутко боялся боли, а уж перспектива умирания, постепенного неумолимого распада, страданий и полной беспомощности страшила меня настолько, что я старался о ней не думать. Курс атаназии полностью очищал организм и позволял всем его клеткам регенерировать до бесконечности. Он обеспечивал полный иммунитет от заболеваний типа рака и тромбоза, он
Не стану отрицать, мне хотелось этого, хотя я и знал вопиющую несправедливость Лотереи — знал как по собственному недолгому опыту, так и по страстным критическим статьям, появлявшимся регулярно и в великом множестве. Выигрыш достался мне несправедливо; было ясно, что я его недостоин.
Ну а кто же тогда достоин? Курс обеспечивал надежное исцеление рака, болезни, от которой каждый год умирают сотни и сотни тысяч людей. Администрация Лотереи говорит, что исцеление рака является побочным эффектом их фирменных инъекций, а иной методики попросту нет. То же самое относится к сердечным заболеваниям, слепоте, старческому слабоумию, язве желудка и к десяткам прочих недугов, которые портят и укорачивают жизнь миллионам людей. Администрация Лотереи говорит, что курс весьма сложен, дорог и его нельзя обеспечить каждому. Единственно честным, единственным неоспоримо демократичным методом является лотерея.
Не проходило и месяца, чтобы Лотерея не подвергалась критике. Ну разве нет, к примеру, истинно достойных? А как же люди, положившие всю свою жизнь на исцеление других? А как же художники, музыканты, ученые, чьи творческие силы неизбежно увядают и сходят на нет? Как же религиозные лидеры, миротворцы, изобретатели? Политики и средства массовой информации раз за разом называли конкретные имена, и все к вящему благу всего человечества.
Лотерея уступила; несколько лет назад она предложила систему, способную, по замыслу, утихомирить всех критиков. Собранные со всего мира эксперты ежегодно номинировали небольшое количество людей, достойных, по их коллективному мнению, эликсира жизни. А Лотерея обеспечивала им курс атаназии.
К удивлению большинства рядовых людей, почти все эти лауреаты отвергли щедрое предложение. Мне очень запомнился один из них: знаменитый писатель, господин Делонне.
По следам своей номинации Делонне написал страстное эссе «Отвержение». Согласно его рассуждениям принять атаназию значит отвергнуть смерть, а так как жизнь и смерть неразрывно связаны, отвергнув смерть, ты отвергаешь и жизнь. Далее он говорит, что все его романы были написаны в предвидении неизбежной смерти и не были бы — не могли бы быть — написаны вне этого предвидения. Он выразил свою жизнь через литературу, но в этом нет принципиального отличия от того, как выражает свою жизнь каждый другой человек. Согласившийся жить вечно получит прозябание ценою жизни.
Через два с небольшим года Делонне умер от рака. Теперь «Отвержение» признано его главной работой; я прочитал это эссе еще тогда, когда учился в школе. Оно произвело на меня глубочайшее впечатление, однако вот, пожалуйста, я уже на полпути к Коллаго, на полпути к жизни вечной.
Я услышал, как Сери положила трубку на рычаг, и повернулся.
— Ваш номер уже занят, — сказала она, — но они согласились поселить вас в другой гостинице.
— А вы мне объясните, как туда попасть?
Сери взяла с пола плетенную из соломки сумку, сняла свой красный пиджак и аккуратно уложила
— Мне все равно пора идти, я доведу вас.
Она заперла ящики стола, проверила, заперта ли внутренняя дверь, и направилась к выходу. Жара обрушилась на нас с такой силой, что я рефлекторно оглянулся в поисках скрытого где-то наверху воздуховода. Но все было вполне естественно — тропический зной, тропическая влажность. Моя одежда ограничивалась легкими брюками и футболкой, и саквояж у меня был совсем не тяжелый, однако сейчас даже он казался мне неуместной, невыносимой обузой.
Мы вышли на главную улицу. Все двери здесь были нараспашку, все рекламы сверкали и подмигивали, машины неслись непрерывным потоком, от рева моторов, от разноголосых гудков закладывало в ушах. И во всем этом бедламе была некая, незнакомая мне по прежней моей жизни целеустремленность,казалось, что каждый здесь в точности знает, куда направляется, и безукоризненно придерживается неких хаотических законов этого сюрреального города.
Сери вела меня сквозь бурлящую толпу мимо ресторанчиков и кофеен, стрип-клубов, кинотеатров и газетных киосков. Все здесь куда-то проталкивались, что-то кричали, никто не шел медленно, никто не молчал. Кое-где жарили шашлыки; снабдив гарниром из вареного риса, их раскладывали по хлипким картонным тарелкам. Вокруг лотков с мясом, хлебом и овощами вились плотные тучи мух. Из привязанных к стойкам лотков приемников рвались хриплые, искаженные звуки поп-музыки. Машина-поливалка окатила водой мостовую и тротуар, нимало не беспокоясь о попадающих под струю людях; после ее проезда в сточных канавах возникли завалы овощных и фруктовых объедков и очистков. И надо всем этим висел неотвязный тошнотворный запах то ли подгнившего мяса, то ли воскурений, признанных перебить всепроникающую навозную вонь. Знойный, иначе и не скажешь, запах словно сочился из стен, из открытых дверей, из мостовой.
За считанные секунды пот пропитал меня насквозь, он словно конденсировался на мне из насыщенного влагой воздуха. Пару раз мне пришлось остановиться, чтобы переложить саквояж из руки в руку. Фойе гостиницы, к которой мы наконец подошли, встретило нас блаженной прохладой.
Регистрация в гостинице оказалась очень краткой, вот только, перед тем как передать мне ключ от номера, портье захотел посмотреть мой паспорт. Получив паспорт, он сразу, даже не раскрывая, спрятал его под стойку.
Я подождал несколько секунд, но никаких дальнейших действий не последовало.
— В чем дело? — удивился я. — Зачем вы забрали мой паспорт?
— Вас нужно отметить в полиции. Вы получите свой паспорт при отъезде.
Все это показалось мне несколько подозрительным; я отошел от конторки к ждавшей меня Сери и спросил ее:
— Что это тут происходит?
— У вас найдется десятка?
— Пожалуй, что да.
— Отдайте ее портье. Это такая местная традиция.
— Вы хотели сказать — вымогательство.
— Да пожалуй, что и нет, это дешевле, чем иметь дело с полицией. Те содрали бы с вас двадцать пять.
Я вернулся к конторке и положил перед портье ассигнацию. Портье украсил мой паспорт оттиском резиновой печати и пододвинул его ко мне вместе с ключом. И — никаких объяснений, никаких извинений.
— А вы не зайдете ко мне? — спросил я у Сери. — Выпьем.
— В принципе можно, но вы же хотели распаковать свои вещи.
— И принять душ. Это займет минут пятнадцать. Так может, встретимся в баре?
— Хорошо, — кивнула Сери, — но мне тоже стоит сходить домой и переодеться. Я живу тут рядом.