Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
— В сущности, да.
— Так меня же об этом предупреждали, — сказал я. — Еще там, в Джетре. Правда, они не говорили ни про какой вопросник, а просто что нужно будет все подробно о себе написать.
— А зачем, этотебе там сказали?
— Нет. А я особо и не задумывался. Я же не знаю, какие там эти процедуры, ну нужна для них автобиография и нужна.
— Процедуры здесь совсем ни при чем, ответы на вопросник используют потом, при реабилитации. Чтобы сделать человека бессмертным, нужно полностью очистить его организм, с этого врачи и начнут. Они обновят твое тело, но при этом начисто сотрут все содержимое твоего мозга. Ты забудешь, кто ты такой и что ты такое.
Я молчал, глядя в ее встревоженные глаза.
— Этот вопросник станет основой твоей новой жизни, — продолжила Сери. — Ты станешь тем, что ты там напишешь. Страшновато, правда?
Я вспомнил Коланову виллу в окрестностях Джетры, долгие поиски истины и все многообразие приемов, последовательно применявшихся мною в этих поисках, ликующую уверенность, что путь к цели найден, и блаженное чувство обновления, испытанное мною, когда работа была закончена. В рукописи, лежавшей сейчас на полке гостиничного номера, содержалась вся моя жизнь — при том, конечно же, допущении, что слова содержат смысл. Я уже стал тем, что было мною написано, я определилсебя написанным.
— Нет, — сказал я, — мне совсем не страшно.
— А вот мне страшно, потому-то я и хочу быть там рядом с тобой. Я не склонна доверять заявлениям врачей, что все их пациенты полностью восстанавливают свою индивидуальность.
Вместо ответа я крепко обнял Сери; после недолгого сопротивления она снова вытянулась рядом со мной.
— Мне еще надо подумать, — сказал я. — Но, скорее всего, я поеду на Коллаго и там уже все и решу.
Сери молчала.
— Мне нужно посмотреть, что там и как, — сказал я.
— А как насчет меня? — спросила Сери и прижалась щекой к моему боку. — Можно, я поеду с тобой?
— Да, конечно.
— И ты разговаривай со мной, Питер. Пока мы будем плыть, расскажи мне, кто ты такой. Мне очень хочется знать тебя.
Вскоре после этого мы как-то незаметно провалились в сон. Ночью мне приснилось, что я вишу на веревке под водопадом, вращаясь и дергаясь в неустанном течении струй. Мое тело и мой разум цепенели все больше и больше, но потом я пошевелился, и этот сон пропал.
10
В Шеффилде все время лил дождь. Фелисити выделила мне маленькую спальню с окнами на улицу, и там меня никто не беспокоил. Случалось, что я часами стоял у окна, глядя на ближние крыши и дальше, через них, на вселенскую тоску промышленного пейзажа. Уродливый, сугубо функциональный Шеффилд почти уже забыл о своем великом сталелитейном прошлом. Теперь он превратился в неопрятную путаницу улиц и улочек, растекшуюся на западе до Пеннинских гор и смыкавшуюся на востоке с маленьким городком Ротеремом.
Аккуратные коттеджи, любовно ухоженные садики — Гринуэй-Парк возник совсем недавно и выглядел на фоне старых, порядком запущенных пригородов Шеффилда безукоризненным образчиком мещанской респектабельности. По самой его середине была оставлена незастроенная площадка размером примерно в пол-акра; позднее ее засадили молоденькими деревцами, а местные собачники повадились выгуливать там своих собак. У Фелисити с Джеймсом тоже был пес, именовавшийся, в зависимости от обстоятельств, либо Джаспером, либо Малышом.
Через силу согласившись пожить какое-то время у них, я тут же ушел в себя, в моих мыслях царили смятение и неразбериха. Я был вынужден признать, что Фелисити оказала мне большую услугу, что я пустил прахом все свои мечты о здоровой деревенской жизни, превратил эту жизнь в черт знает что, и теперь нужно всеми силами выбираться из трясины, куда я сам же себя и загнал; признав все это, я совсем сник, стал тихим и покорным. Трезво осознавая, что все мои недавние неприятности так или иначе связаны с рукописью, я старался думать о ней как можно меньше. И в то же самое время я продолжал считать, что эта работа была для меня единственно верным путем самоосознания, и что я непременно достиг бы цели, не явись вдруг Фелисити со своими непрошеными заботами. В глубине души, на самой границе сознания, я постоянно ощущал злость и обиду.
Я сторонился Фелисити, сторонился ее мужа и детей, а заодно без устали подмечал всякую ерунду. Мое критическое внимание было буквально всеядным. Мне не нравился их дом, их привычки, их отношение друг к другу. Мне претили их друзья. Я задыхался от их ограниченности, их нормальности. Я не упускал из внимания застольные манеры Джеймса, его намечающееся брюшко и то, что он бегает по утрам трусцой. Я подмечал буквально все: какие программы они смотрят по телевизору, что Фелисити готовит, о чем они говорят с детьми. Эти последние, Алан и Тамсин, были отчасти моими союзниками, ведь ко мне тоже относились как к ребенку.
Я подавлял свои чувства. Я пытался участвовать в их жизни, выказывать благодарность, которую я, конечно же, должен был чувствовать, однако ничего из этого не выходило, потому что мы с Фелисити выросли совершенно разными. Она раздражала меня каждым своим поступком, каждым движением.
Дни складывались в недели, недели в месяцы; кончилась осень, наступила зима. Рождество дало мне блаженную возможность хоть немного расслабиться — потому что на эти дни дети стали для Фелисити куда важнее меня, — но, в общем, не только она действовала мне на нервы, но и я ей, видимо, тоже.
Каждый второй уик-энд Джеймс сажал нас в свой «вольво» и вез в Херефордшир, в Эдвинову халупу. Эти вылазки я воспринимал с ужасом, а все прочее семейство — с радостным энтузиазмом, ведь детям, говорила Фелисити, полезно бывать на природе и надо же Малышу хоть когда-то побегать без поводка.
Мало-помалу дом обретал божеский вид, о чем Джеймс и докладывал по телефону Эдвину и Мардж. Меня каждый раз отряжали работать в саду, прореживать буйно разросшиеся кусты и складывать их в компостную кучу. Джеймс и Фелисити с детьми на подхвате занимались ремонтом. Первой на очереди стала моя белая комната, пребывавшая до того в девственно-запущенном состоянии; теперь же окрашенные под слоновую кость стены идеально гармонировали с портьерной тканью, которую Мардж подробно описала моей сестрице при очередном разговоре по телефону. Джеймс нанял местных штукатуров и электриков, и вскоре коттедж обрел именно тот вид, о котором мечтали Эдвин и Мардж.