Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
По мере того как менялось мое восприятие жизни, мысль о возвращении в Джетру становилась все менее привлекательной. Мало-помалу Архипелаг захватывал меня в свои сети. При всем при том, что наше плавание было неимоверно скучным, я постоянно помнил, что скоро будет новый остров, новый объект для посещения и исследования, и это открывало передо мной широкие внутренние горизонты.
За долгое путешествие на Коллаго Сери успела рассказать мне, как повлияло на жизнь островитян Соглашение о нейтралитете. Этот документ был придуман северными державами и навязан островам едва ли не силою. Согласно его условиям обе воюющие стороны получали возможность использовать Архипелаг как экономический, географический и стратегический буфер друг против друга, дистанцируясь тем самым от войны, перенося ее со своих территорий на огромный, пустынный южный материк.
С подписанием Соглашения на острова опустилась глухая апатия, чувство безвременья и бессилия. В прошлом расовые и культурные различия
Но если первые годы пагубность Соглашения ощущалась в полной мере, то теперь, по прошествии времени, когда и оно, и война стали привычными, даже будничными, Архипелаг начал оправляться как экономически, так социально. По наблюдениям Сери, за последнее время настроения в обществе заметно изменились, и отнюдь не в пользу севера.
На Архипелаге возник и быстро набрал силу своего рода паностровной национализм. Едва ли не самой заметной его чертой был религиозный ренессанс, повальное обращение в веру, поднявшее приход православных соборов на отроду неслыханную высоту. Не отставала от религии и наука, количество новых университетов уже перевалило за десяток и продолжало расти. Активно поощрялось производство импортзаменяющей продукции. Были разведаны крупные месторождения угля и нефти; все предложения западных держав о финансовой и технической помощи в их разработке отвергались как противоречащие и духу и букве Соглашения. Резко возросло внимание к сельскому хозяйству, искусству и естественным наукам, гранты выдавались щедро и почти без всяких бюрократических проволочек. На необитаемых прежде островах возникли десятки новых поселений, каждое со своим, отличным от других образом жизни, основанное на своем собственном понимании, что значит культурная независимость. Среди них были и коммуны художников, и сельскохозяйственные артели, не применявшие никакой техники и химии и, соответственно, не получавшие никакой прибыли, и группы, увлеченно экспериментировавшие с социальными структурами, образовательными программами и стилями жизни. И всех их объединяло общее горение духа, стремление доказать и самим себе, и любому небезразличному наблюдателю, что былой гегемонии севера приходит конец.
В число этих небезразличных наблюдателей предстояло попасть и нам с Сери. Мы уже решили, что после Коллаго устроим грандиозное турне по островам, ни на одном из них особо не задерживаясь.
Но сперва на пути был Коллаго, остров, где даровалось прозябание, и отрицалась жизнь. Я все еще не мог ничего решить.
Наш пароход принадлежал одной из судоходных компаний, связывавших Мьюриси с Коллаго, так что было почти неизбежно, что на его борту окажутся и другие призеры Лотереи. Сперва я и думать не думал об этих счастливчиках, все мое внимание было поглощено Сери и проплывающими мимо островами, но уже через пару дней не заметить их стало просто невозможно. Эти пятеро, двое мужчин и три женщины, держались одной компанией. Младший из мужчин выглядел лет на шестьдесят, ну, может, чуть меньше, а женщины были еще более почтенного возраста. Они ликующе ели, ликующе пили, заливали салон первого класса волнами ликующей общительности, нередко позволяли себе напиваться, но всегда оставались утомительно вежливыми. Подстрекаемый неким злокозненным любопытством, я начал за ними наблюдать; мне хотелось, чтобы кто-нибудь из них сорвался, ну, скажем, ударил бы стюарда или перепился до такой степени, что его бы прилюдно стошнило, однако эти высшие существа, смиренно готовившие себя к обетованной им роли полубогов, были выше такой мелочной греховности.
Само собой, все эти люди проходили через контору Лотереи; Сери узнала их с первого взгляда, но молчала, выжидая, чтобы я сам во всем разобрался. Затем она подтвердила мою догадку и добавила:
— А имена их я толком не помню, совсем голова дырявая. Вот эта женщина с серебристыми волосами, ее звать Териса, мне она тогда понравилась. Одного из мужчин звать вроде бы Керрин, не помню только которого. И все они из Глонда.
Глонд, вражеская страна. Во мне все еще оставалось достаточно северного, чтобы инстинктивно воспринять этих людей как противников, но уже появилось достаточно островного, чтобы тут же сообразить, что это не имеет никакого значения. Как бы там ни было, почти вся моя жизнь прошла в условиях войны, и я никогда еще прежде не покидал Файандленда. В джетранских кинотеатрах шли иногда фильмы про злых глондианцев, но я относился к этой пропаганде без особого доверия. Реальные глондианцы были народом с кожей чуть более светлой, чем, скажем, у меня, у них была более развитая промышленность, и, как свидетельствует история, они всегда отличались непомерным стремлением расширить свою территорию за счет соседей. Не знаю, насколько все это достоверно, но о них сложилось мнение как об очень жестких дельцах, посредственных спортсменах и никудышных любовниках. Их политическая система отличалась от нашей. Мы жили при феодализме, под властью благодетельного сеньора с его стройным аппаратом сборщиков Добровольной десятины, глондианцы же построили себе государственный социализм и считались равными друг другу в не понять каких правах.
К вящей моей радости, великолепная пятерка лотерейных счастливчиков не признала во мне своего. Я отличался от них и своей молодостью, и тем, что со мною была Сери. Думаю, мы представлялись им никчемными молодыми бездельниками, вздумавшими от скуки поглазеть на острова. Никто из них так и не узнал Сери, хотя и могли бы, даже без униформы. Объединенные грядущей атаназией, они не интересовались ничем, кроме самих себя.
Мое отношение к ним постепенно менялось. Сперва мне попросту претила вульгарная манера, с которой они выставляли напоказ свою удачу. Затем во мне проснулась жалость: две из трех женщин были настолько тучны, что передвигались с мучительным трудом, задыхаясь на каждом шагу, и я попытался представить себе их муки продленными в вечность. Чуть позднее моя жалость распространилась на всю их компанию.
Я увидел простых, немудреных людей, которым очень повезло, но слишком уж поздно, и которые празднуют свою удачу единственным известным им способом. В конечном итоге я почти возненавидел самого себя — за то, что отношусь к ним свысока, хотя и сам ничем их не лучше, разве что чуть помоложе и поздоровее. Из-за нашей прочной, хоть и невидимой связи, из-за того, что я тоже был одним из них, меня не раз подмывало подойти к ним и спросить, что они думают о своем выигрыше. Возможно, их мучили те же сомнения, что и меня; я ведь только предположил, что они с восторгом стремятся к бессмертию, и не знал, так ли это в действительности. Но я живо представил себе, как буду вовлечен в их шумную, добродушную, любящую выпить и перекинуться в картишки компанию, и внутренне содрогнулся. И ведь они неизбежно стали бы любопытствовать на мой счет, точно так же как и я не мог не интересоваться ими.
Мне хотелось понять эту свою сдержанность, объяснить ее самому себе, и вот что из этого получилось. В первую руку я не был уверен в своих собственных намерениях и не хотел, чтобы пришлось объяснять свою позицию не то что им, но даже самому себе. Не раз и не два до меня доносились обрывки их разговоров; чаще всего обсуждалась проблема, что они будут делать «потом». Один из мужчин был твердо убежден, что после Коллаго ему гарантированы огромные богатства и влияние. Другой все время повторял, что теперь он «обеспечен до конца жизни», словно малая толика атаназии — это единственное, чего ему не хватало для беззаботного пенсионерского существования, словно это нечто вроде кругленькой суммы, благоразумно отложенной на старость.
Но ведь спроси кто-нибудь меня, к чему я думаю применить внезапно удлинившуюся жизнь, мой ответ был бы столь же невнятным. Скорее всего, я бы мямлил тошнотворные пошлости, что, ну конечно же, буду трудиться на благо общества, а еще вернусь в университет и продолжу свое образование, а может, вступлю в ряды Движения за мир. Все эти планы были бы чистейшим враньем, но я бы стыдился, что принял выигранное в Лотерею бессмертие и не могу придумать ничего такого, что бы в достаточной мере меня оправдывало.
Если же говорить правду, то наилучшим, с моей точки зрения, вариантом неопределенно долгой жизни был абсолютно эгоистичный — избегать несчастных случаев и постоянно оставаться двадцатидевятилетним. Мои конкретные планы на «потом» не простирались дальше намерения побродить по островам в компании Сери.
Наше плавание шло своим чередом, а я день ото дня погружался во все более интроспективное настроение, все больше ругал себя, что ввязался в эту историю. А еще я думал о Сери и жадно разглядывал бесконечно разнообразные острова. Тумо, Ланна, Уинхо, Сэлэй, Йа, Лил-лен-ки, Панерон, Джунно — какие-то из этих названий я уже слышал, какие-то нет. Мы зашли далеко на юг, и некоторое время на горизонте смутно проглядывал берег южного, необжитого людьми континента — здесь его северная оконечность, Катаарский полуостров, дерзко вторгалась в пространство Архипелага, — но потом он отступил, и снова возникла иллюзия бескрайнего моря, более в этих широтах спокойного. После диких, зачастую бесплодных тропических островов здешние картины ласкали взгляд: здесь было больше лесов и вообще больше зелени, на склонах холмов виднелись маленькие, аккуратные поселки, мирно щипали траву домашние животные, четко выделялись участки, занятые посевами и садами. Перевозимые нами из порта в порт грузы постепенно менялись: в экваториальных водах это было по преимуществу продовольствие, нефтепродукты и техника, южнее — виноград, гранаты и пиво, а еще южнее — сыр, яблоки и книги.