Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
— Однако, — сказала Сери, — когда ты умрешь, а в конце концов так оно и будет… когда это случится, твоя личность исчезнет. Умирая, ты утратишь свою память вместе со всем остальным.
— Так это же просто потеря сознания. Она меня не пугает, потому что я никогда ее не почувствую, не узнаю о ней.
— Иначе говоря, ты считаешь, что у тебя нет души.
— Я не хочу углубляться в столь сложную проблему, а просто пытаюсь объяснить тебе, что я чувствую. Я знаю, что когда-нибудь умру, но отсюда отнюдь не следует, что я в это верю. Курс атаназии призван исцелить меня от того, чего у меня, как мне кажется, нет и быть не может. От смертности.
— Будь у тебя
— К счастью, у меня его нет. Я знаю, что могу им заболеть, но в глубине души не верю, что такое может случиться. Так что и это меня не пугает.
— А меня пугает.
— Что тебя пугает? Рак?
— Я боюсь смерти. Я не хочу умирать.
Сери сидела, понурив голову, ее голос упал почти до шепота.
— Так это потому ты здесь, со мной? Из-за страха?
— Я просто хочу точно знать, что это возможно. Я хочу быть с тобой, когда это произойдет. Хочу убедиться, что ты будешь жить вечно. Страстно хочу. Ты спрашивал, как бы я поступила, выиграй я приз… Так вот, я бы согласилась на процедуры, не мучаясь сомнениями и не задавая никаких вопросов. Ты говоришь, что никогда не смотрел в лицо смерти, а вот я с ней знакома, и очень близко.
— А как это вышло? — спросил я.
— Давняя история. — Сери подвинулась ко мне, и я обнял ее за плечи. — Думаю, мне не стоило так долго и так остро ее помнить. Все началось, когда я еще даже не ходила в школу. Моя мать была прикована к постели, она умирала, и это продолжалось десять лет. Все говорили, что болезнь неизлечима, но и она знала, и мы все знали, что, если бы Лотерея ее приняла, она бы осталась жить.
Мне вспомнилась горная деревушка, окаменяющий пруд и жар, с которым Сери отстаивала законное право Лотереи отказывать больным. Это какой же у нее в голове сумбур.
— Я завербовалась в Лотерею, соблазнившись слухами, что каждый ее сотрудник, отработавший сколько-то там лет, получает право на бесплатную атаназию. Это оказалось враньем, но уйти я уже не смогла. Все эти счастливчики, которые приходят в агентство… я их ненавижу и все равно стремлюсь быть рядом с ними. Меня опьяняет сознание, что эти люди никогда не умрут, никогда не заболеют. Ты знаешь, что это такое — настоящая боль, настоящее страдание? Я смотрела, как умирает мама, ни на секунду не забывая, что существует нечто, способное ее спасти! Каждый месяц мой отец шел к какому-нибудь киоску и покупал лотерейные билеты. Сотни билетов, на все свои деньги. И каждый его грош доставался этой фирме. А препараты, которые могли бы спасти мою маму, доставались людям вроде тебя или вроде Манкиновы, людям, которым это не слишком-то и нужно.
Я отодвинулся от Сери и начал машинально выщипывать из земли травинки. А ведь и правда, что у меня в жизни болело? Запущенный зуб, сломанная в детстве рука, подвернутая нога, нарывающий палец — вряд ли такое знакомство с болью можно было назвать серьезным. Я никогда о ней не задумывался, как не задумывался и о смерти: и та и другая были для меня сухими, абстрактными понятиями.
Если я не смог оценить по достоинству предложенные мне процедуры, то лишь потому, что плохо понимал, от чего они должны меня спасти.
Моя жизнь казалась мне долгой и безмятежной, потому что я не знал ее другой. Но безупречное здоровье было обманом, отклонением от нормы. Доказательством тому сотни и тысячи житейских разговоров, которые я слышал всю свою жизнь, обрывки чьих-то диалогов, невольно подслушанные мною в магазинах, автобусах и ресторанах: чаще всего люди говорили о бедах и болезнях, своих или своих близких. В Джетре рядом с моим домом был небольшой
Я отпрянул от всего этого, словно боясь заразиться.
— Так что же, ты считаешь, я должен делать? — спросил я в конце концов.
— Я все еще думаю, что ты должен идти до конца. Разве это не очевидно?
— Далеко не очевидно. Ты противоречишь сама себе. Все, что ты говоришь, еще больше меня запутывает.
Сери молчала, опустив голову, и я вдруг осознал, что мы с ней удаляемся друг от друга. Впрочем, мы и прежде не были особенно близки, если не считать преходящих близостей секса. Я все время ощущал, что оказался в ее жизни по чистой случайности, так же как и она в моей. Пока что наши жизни идут параллельно, но со временем они неизбежно разойдутся. Сперва я считал, что нас разведет атаназия, но вполне возможно, что для этого хватит и чего-то значительно меньшего. Она пойдет своим путем, я — своим.
— Холодно что-то, — пожаловалась Сери.
С моря дул ветер, да и климат на Коллаго был далеко не тропический. Коллаго располагался на той же широте, что и Джетра, только в другом полушарии. Сейчас здесь только-только начиналось лето, в то время как там, у нас, это были первые недели осени.
— Ты так и не объяснила свою точку зрения, — напомнил я Сери.
— А это что, так уж обязательно?
— Это помогло бы мне принять решение, вот и все.
На обратном пути к нашему коттеджу Сери держала меня под руку. Решение так и не было принято, а принимать его надо было срочно, причем мне, мне самому, безо всякой помощи со стороны. Обращаясь за ответом к Сери, я пытался спрятаться от неопределенностей своего разума.
Войдя в коттедж, я сразу вспомнил тот деревенский домик в горах Мьюриси; и здесь и там нас, вошедших с холода, обдало уютным теплом. Сери тут же улеглась на одну из двух нешироких кроватей и начала читать какой-то валявшийся рядом журнал, я же прошел в другой конец комнаты, оборудованный на манер рабочего кабинета. Здесь имелись письменный стол и стул современной и очень приличной работы, а также корзинка для мусора, пишущая машинка, стопка писчей бумаги и уйма разнообразных ручек и карандашей. Я всегда питал слабость к приспособлениям для письма и хорошей бумаге, а потому сел за стол и начал пробовать машинку. Она была значительно лучше по конструкции и массивнее, чем портативка, на которой я печатал свою биографию, и подобно тому, как иногда, сидя за рулем незнакомого автомобиля, ты чувствуешь, что мог бы вести его очень быстро и без малейшей опасности, так и сейчас мне казалось, что за этим столом сочинение лилось бы из меня, как из птицы песня.
— Слушай, — повернулся я к Сери, — ты не знаешь, зачем здесь все это хозяйство?
— Читай буклет, там все написано, — огрызнулась она, не поднимая глаз от журнала.
— Я тебя что, отвлекаю от важного занятия?
— А ты не мог бы на какое-то время заткнуться? Я хочу от тебя отдохнуть.
Я полез в саквояж, достал проклятый буклет, бегло его пролистал; по пути мой глаз зацепился за фотографию точно такого же, как мой, коттеджа, залитого светом и совсем пустого. Там не было ни сандалий, небрежно сброшенных на половик, ни одежды на спинках кроватей, ни пустых пивных банок, рядком выстроившихся на полке, ни теней на ослепительно белых стенах.