Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
— Прости, пожалуйста, — потупился я. — Я там такого наговорил…
— Ерунда, — отмахнулась Грация. — Теперь все это ничего не значит.
— И вот поэтому ты сюда приехала?
— Я многое передумала и теперь чувствую себя гораздо лучше.
— У тебя был кто-нибудь другой?
— А что?
— От этого многое зависит. Я хотел сказать, для тебя зависело, — Я чувствовал, что касаюсь опасной темы, ступаю по тонкому льду.
— В общем-то, да, но это было в прошлом году.
В прошлом году. По тону Грации можно было подумать, что речь идет о незапамятных временах,
— Он был мне просто другом. Мой близкий друг. Я встретилась с ним случайно, и он для меня много сделал.
— Так это у него ты сейчас живешь?
— Да, но на днях съезжаю. Ты только не ревнуй, не ревнуй, пожалуйста. Я была совершенно одна, и мне пришлось лечь в больницу, а когда я выписалась, тебя нигде не было, и Стив появился в тот самый момент, когда я особенно нуждалась в помощи.
Мне хотелось порасспросить про этого Стива, но в то же время я понимал, что ответы меня мало интересуют, что мне просто хочется пометить территорию. Это было глупо, это было нечестно, но я негодовал на этого Стива за то, что он есть то, что он есть, за то, что он ее Друг. И я вдвойне негодовал на него за то, что он возбудил во мне ревность, эмоцию, от которой я давно старался избавиться. И ведь казалось, что избавился, разойдясь с Грацией, ведь только ее ревновал я столь мучительно и остро. Неведомый Стив стал в моем представлении всем, чем я не был, всем, чем я никогда не буду. Как видно, все эти раздумья ясно читались на моем лице.
— В некоторых случаях ты просто теряешь способность мыслить здраво, — сказала Грация.
— Да, но такой уж я есть.
Грация отложила сигарету и снова взяла меня за руку.
— Послушай, — сказала она, — оставим Стива в покое. Вот как ты думаешь, зачем я сюда приехала? Мне нужен ты, Питер, именно ты,потому что я продолжаю любить тебя, несмотря ни на что. Мне хочется сделать еще одну попытку.
— Мне тоже хочется. Но вдруг все снова пойдет наперекосяк?
— Нет. Я сделаю все возможное, чтобы так не случилось. Когда мы с тобой разругались, я осознала, что нам нужно было пройти через все это — для того хотя бы, чтобы все понять. Ведь это же я была неправа, неправа все время. Ты старался изо всех сил, пытаясь хоть что-то наладить, а я только и делала, что все разрушала. Я понимала, что происходит, чувствовала, но ничего не могла с собою поделать, и сама же себя за это презирала. Потом я начала ненавидеть тебя за то, что ты так стараешься и не видишь, какая я отвратительная. Я ненавидела тебя за то, что ты не ненавидел меня.
— Да какая ж там ненависть, — сказал я. — Просто все шло как-то не так, раз за разом.
— И теперь я знаю почему. И все, что вызывало прежде напряжение, всего этого больше нет. У меня есть работа, место, где жить, я снова общаюсь со своими друзьями. Прежде я зависела от тебя буквально во всем, а теперь все изменилось.
Изменилось куда сильнее, чем она полагала, потому что изменился и я. Вышло так, что к ней перешло все то, что было когда-то у меня. Единственной оставшейся у меня собственностью было самоосознание, стопка машинописных страниц.
— Дай-ка подумаю, — сказал я. — Я бы хотел попытаться снова, но…
Но я так долго прожил в неопределенности, что свыкся с ней; мне претила нормальность Фелисити, претила надежность Джеймса. Я приветствовал неуверенность в завтрашнем куске хлеба, болезненные восторги одиночества, интроспективную жизнь. Неопределенность и одиночество загоняли меня внутрь, раскрывали мне меня самого. Теперь возникнет неравновесие между Грацией и мною, такое же, что и прежде, но противоположной направленности. Смогу ли я справиться с ним лучше, чем то удавалось ей?
Я любил Грацию, я отчетливо понимал это сейчас, сидя напротив нее. Я любил ее больше, чем любил кого-либо другого, в том числе и себя. Особенно себя, потому что я былтолько на бумаге, только при посредстве беллетризации и неверной памяти. Во мне, как я выглядел в рукописи, имелось определенное совершенство, но это совершенство было ремесленным, рукодельным. Я захотел и смог наново придумать себя, но мне никогда бы не удалось придумать Грацию. Я помнил свои неуклюжие попытки описать ее через другую девушку, Сери. Я опустил многое, очень многое, а потом, заполняя лакуны, я сделал ее не более чем приемлемой. Этот эпитет никак не подходил Грации, а описать ее точно не мог никакой эпитет. Грация не поддавалась описанию, в то время как себя я описал без труда.
Но даже и так попытка сослужила мне службу. Создавая Сери, я потерпел неудачу, но зато открыл нечто другое. Состоялось утверждение Грации.
Текли минуты, я смотрел на блестящую крышку стола, обездвиженный вихрем чувств и эмоций. Мое внутреннее переживание было сродни тому, что подвигло меня когда-то взяться за рукопись: желание разобраться в своих мыслях, прояснить то, чему, вполне возможно, лучше бы было остаться неясным.
Как я отныне и навеки буду производным того, что я написал, точно так же и Грация будет впредь пониматься через Сери. Ее вторая индивидуальность, покладистая Сери моей фантазии, станет ключом к ее сущности. Мне никогда не удавалось полностью понять Грацию, а теперь Сери позволит мне понять, чтоже я все-таки в ней понимал.
Острова Сказочного архипелага будут вечно со мной, тень Сери будет вечно присутствовать в моих отношениях с Грацией.
Я нуждался в упрощениях, в приглаживании бурной действительности. Слишком уж много я знал, слишком уж мало понимал.
А в центре всего этого был абсолют, мое открытие, что я так и продолжаю любить Грацию.
— Я ведь очень жалею, что тогда получилось так плохо, — сказал я ей. — Ты в этом совсем не виновата.
— Еще как виновата.
— А даже если и так, я тоже был виноват. И вообще, все это дело прошлое. — В голове проплыла мысль, что ведь и это событие, наш разрыв, было неким образом определено написанным мною. Неужели все так просто? — И что мы теперь будем делать?