Ловчие Удачи - 2 книга
Шрифт:
Толстяк сидел сжавшись у стены, не дойдя всего пары шагов до вожделенного входа в обитель разврата. У его ног валялся какой-то пустой флакон. Перед Диком оказалась большая лужа, но вряд ли именно это могло его остановить. Вор подозрительно осмотрелся, еще раз проверяя не остался ли кто вокруг.
— Какая встреча! — зло воскликнул Эйлт, — Чего же ты здесь сидишь, жирная гнида!? Что ж не пошел доделывать свое грязное дельце?!
В ответ раздалось отвратное хрюканье вперемежку со всхлипываниями. Гортанный ломающийся, постоянно прерывающийся свиным визгом голос, в котором едва ли можно было узнать человеческий, возопил:
— Помогите! Что со мной!!? —
Тому тошнота подступила к горлу, когда на него посмотрело громадное распухшее рыло, напоминающее свиное, все в гнойных фурункулах. Полукровка остолбенел, не в состоянии вымолвить ни слова. Уродец протянул к нему трехпалую испещренную язвами лапу. Вор отшатнулся, рукой схватившись за рот и пытаясь сдержать рвотный позыв.
— О, небо! — прохрипел Эйлт, узнав на толстяке, что куксился перед ним кольчугу и знак королевской тюремной службы с закрытым замком и решеткой на плече — этим существом в самом деле был Дик…
Жабэй никогда не любил большие города, и не только потому, что по ним было долго и неудобно передвигаться, когда нужно спешить, но и еще оттого, что лишний раз подтвердилось этой ночью.
На свое счастье, он тут же кинулся к окну, а не остался у входа, когда его люди взяли штурмом укрытие «ловца удачи». Взрыв выбросил наружу, едва он успел обернуться на призыв прочесть найденное письмо. Проклятые наемники не умели даже читать, видимо от этого запросили так мало, не говоря об утверждениях, как они могут «скрытно» двигаться, словно тени.
Бывший граф зло ударил кулаком в стену дома, на которую оперся.
В больших городах и люди кажутся мельче чем они есть. От этого цена за жизнь «пешек» в непонятной сейчас Жабэю игре стала еще ниже, чем по обыкновению была, а ведь он считал себя сведущим в такого рода делах. Времена менялись и не для всех в лучшую сторону. Сегодня ему предстоит долгая ночь в поисках укрытия от убийцы, что появился после взрыва. Крики добиваемых им наемников знатно подстегнули тогда плохо слушавшиеся от контузии ноги бывшего графа. Непогода оказалась в помощь беглецу. Оставалось только решить, где его ни за что не станут искать и он сможет немного отсидеться да привести в порядок опаленное лицо. Магическое пламя было не столь болезненным как обычный огонь, но следы от него вылечить оказывалось гораздо трудней, чем простые ожоги.
Жабэй оттолкнулся от стены дома и пошел дальше.
Скверно. Меч остался на месте взрыва. Хоть он и неплохо спутал следы, но если убийца решит его настигнуть, то у бывшего графа едва ли оставался шанс и на один выстрел. Большего подручный Мугала ему точно сделать не даст. Кстати, вот и его шаги позади. Не смущаясь идет прямо по улице. Видимо, настолько в себе уверен.
Жабэй проворно заскочил за бочку под водостоком и потянул за ремень на груди, высвобождая его из пряжки. Сняв со спины аркебузу и изготовив ее для выстрела, бывший граф притаился. С той позиции, которую он занял, улица была как на ладони. Шаги доносились совсем близко. Жабэй не без труда запалил фитиль, что оказалось непросто даже под скатом крыши, куда не доставал ливень. Преследователь показался и пошел дальше по улице, даже не оглядевшись, неясной, серой фигурой за стеной дождя.
Это оказался не убийца. Бывший граф готов был побиться об заклад, что эта долговязая фигура выглянула бы из окна на половину, никак не меньше, а не на четверть, мелькнув только плечами и головой, как подручный Мугала. Ошибки быть не могло — убийца оперся рукой о подоконник когда подходил, следовательно, зрение
— Тысяча чертей! — прорычал бывший граф, целясь тщательнейшим образом, — Сейчас и посчитаемся с тобой, Феникс, за все. О, да, я всажу тебе свинца в спину, гаденыш! Будет тебе от меня последний гонорар прямо здесь!
Фитиль догорал. Жабэй еле терпел боль от побеспокоенной прищуром стрелка опаленной кожи на левой щеке. Но теперь для него ничего не оказывалось более важного чем та, немного сгорбленная, спина, которая постепенно удалялась, но не так быстро, чтобы сбежать от пули. Бывший граф замер — фитиль с шипением погас и выстрела не последовало.
Жабэй нервно дернул за приклад, словно пытаясь силой вытряхнуть из оружия отдачу и, вместе с этим признаком выстрела, пулю. Поняв тщетность всех усилий, он бросил аркебузу, отсел к бочке и, зачерпнув немного воды смочил пылающее жаром лицо.
Порох намок, что было не мудрено в такую погоду.
— Как все чудовищно банально, — простонал Жабэй, забиваясь в угол между бочкой и стеной, и кутаясь в плащ.
Шум шагов удалился и потонул в этом дожде, который для каждого этой ночью звучал по-своему. Для кого барабанной дробью подступающего поединка, для кого-то монотонным отзвуком погоды, что своею волей загнала его и соседей за двери домов. Кому-то казалось, что так и нужно, дабы смыть кровь, что пролилась на плахе утром, кто-то сетовал на неоконченные дела и как некстати это явление природы…
Для Карнажа, когда он подступил к порогу дома, где он был некогда так счастлив счастьем, о котором предостерегал не только старый Киракава, дождь незримой рукой прозвучал по крышам звуком струн старой гитары, что частенько ему приходилось слышать где-то в углах многочисленных харчевен. Тогда тоже не было видно неискусного исполнителя, что мог играть и просто от нечего делать, а не душой, как утверждали многие романтики. Ценной казалась сама попытка поделиться тем, чего нельзя достать из кармана или не нужно остеречь надежной цепью от воров. И не заметно искусен он или нет, трезв или пьян… Он просто дарит и все, а медяк на стаканчик дешевого вина сам плюхнется на пол, под босые мерзнущие ноги, и не заметишь чьи именно пальцы разжались.
Был час, когда Феникс стал одинок, как ворон под дождем, ютящийся на сухой ветке под облезлым умирающим деревом с жиденькой листвой на сломанной кроне. После обрыва счастья, нелепого, но ожидаемого, предсказуемого всей логикой, что есть на свете, и все равно нежданного. Тогда, когда не нужно больше строить жесткую мину, стремясь сохранить лицо под взглядами высокородных снобов на балу, в старой харчевне, заливая разбитое сердце, когда пьян как сапожник и все равно сидишь и…, черт возьми, видишь и слышишь все и вся из-за проклятой привычки, что когда-то вбили в тебя надежнее гвоздя в крест сына Создателя! Когда ничто не дает забвения, усталость еще не берет тренированное тело, а сердце рвет и плачет, оставляя щеки сухими. Когда свеча на столе сжалится и прольет восковую слезу для тебя на холодной заре за окном. Когда, наконец, остаешься один в общей зале, и даже хозяин, убрав пустую кружку из-под твоего носа, валится на кровать без задних ног. И становится еще хуже… Словно не придумано было ни берега, ни дна для той раны, которая там, под грудной клеткой где-то… наверное, если не глубже.