Ловчие
Шрифт:
— Я называю тебя, Герман, частью рода Велес. И дарю тебе сущность. Поглоти её!
За ладонями патриарха тенётами тянулся туман. Он скручивался и свивался невесомыми нитями, но только чтобы в следующую секунду вновь распасться на мельчайшие бессвязные капельки. Иногда в нём мелькала морда: глаза закрыты и за ненадобностью давно поросли серой шерстью, линия сомкнутой пасти гнутая, длинная - почти улыбка от уха до уха, и в центре морды дыра одной-единственной ноздри под обломком короткого носа. Уж не знаю почему, но хмарника я представлял себе
Гера не медлил. Более того, он чуть ли не выхватил сущность из рук деда, хмарник не имел ни малейшего шанса на побег. Руки пацана вошли в туман, и тот окутал его. Сущность завилась вокруг поэта, то исчезающая, то появляющаяся морда возникала попеременно над его плечом, над головой, за спиной и прямо перед ним. А Гера смотрел на эту безобразие взглядом бывалого хирурга.
— Покорись.
Кружение прервалось, как и не было. Пацан втянул туман сущности, как дым за школьным углом при виде приближающегося директора. И запрокинул голову, будто тот самый дым сигаретным-то был лишь отчасти. Раскрыл глаза, уставился вверх и...
— Красиво… Какие же они все… красивые!.. Кто… кто они?..
Над нами не было ничего, лишь серость и непонятная мгла. Незастывший бетон низкого непроглядного неба. Но Гера видел там что-то ещё. Точнее кого-то. Он улыбался. Робко, но улыбался. Впервые за всё время, что я его знал.
Вдруг он посмотрел себе под ноги. И с криком отпрыгнул, словно бы из-под земли к нему тянулись полусгнившие руки. Но уже в следующий миг Гера упал на четвереньки и принялся с криком колотить в несуществующую землю.
— Исток, - громом грянул голос патриарха.
– Проклятье в нём проявилось сразу. Другого и не ждал.
Гера вопил срывающимся голосом. И бил, бил, бил кулаком, будто надеялся разнести на части эту сферу мироздания. И у него это будто бы даже выходило. Призрачные деревья зашумели, с них слетели и вмиг смолкли крикливые птицы.
— Ма-а-а-ам!.. Па-а-а!..
Там, глубоко, в видимой им одним беспросветной пасти Ничто Гера разглядел родителей.
Глава 24
Я проснулся посреди ночи от света фар в окно. Вскочил, спросонья листая мысли, как костяшки чёток: нашли, сейчас что-то будет, пока дом не окружили, пусть Гера выводит Иго с Катей, а мы…
Но это была всего-то старенькая, увешанная галогеновыми фарами по верхней дуге “Нива”. Охотнички.
Снова уснуть не получилось. Я с час сидел на кровати, глядя на сопящего Геру, и даже всерьёз подумал уже посчитать баранов каких-нибудь. Потом и вовсе встал, прошёлся по комнате туда-сюда, скрипя дощатым полом. В окно поглядел, как горе-охотники пытались вытолкать из снежной каши посаженную на мосты “Ниву” под самым лесом. Луна била ярко даже сквозь остаточные тучи, что принесли в Малинов Ключ снег вперемешку с дождём.
Да и провалился от нечего делать в храм. Вот, где было-то сонное царство! Оцепеневшее без надобности лихо да свитая “колодцем” рыбина в плотоядных отростках по верхней части тела. И - тишина. Ни тебе дрянных мыслей, ни света тревожного по потолку, ни даже похабных песенок Жигуля, который наверняка сейчас скрёб кривыми когтями титьки, нарисованные прямо поверх заклёпок фюзеляжа. Зато на основном экране совершенно неожиданно появились новые надписи. Пора бы к этому привыкнуть…
“Род Велес. Младший род Вотчины.
Каста - отсутствует.
Титул - отсутствует.
Наследник рода”.
Будто до этого я не был членом рода Велес! Или стоп… Может, это мой род не был полноправной частью культуры?.. Но если так, то перемены связаны со вчерашним ритуалом, как пить дать. Да ещё касты какие-то, титулы…
По спине пробежали редкие, но оттого более колкие мурашки.
Вчера Гера увидел родителей. Мы насилу выдернули его, разошедшегося, в обыденность. Я не был уверен, но в какой-то момент показалось, что земля там трещала от ударов юношеского неокрепшего кулака. Поддавалась. Вот почему патриарх едва-едва вознёс нас над сферой спящих. Он вот это предвидел. Окажись мы выше, или вообще не дай бог в Роднике - Геру уже было бы не вернуть. Пропал бы пацан. Дед-то с ним совладал с горем пополам…
Вчера я уверился в одном: Натали либо вконец дура, что отпустила Геру так вот запросто, либо наоборот. И, думается мне, второй вариант куда жизнеспособней.
Я вышел в коридор и увидел горящий свет в зале, где мы проводили ритуал. За дубовым столом, по обыкновению смешно вытягивая губы трубочкой, пил чай дед и внимательно рассматривал какую-то большую картину на стене. Картин, кстати, по дому было - мухе негде присесть. Сплошь портреты, но попадались и исключения.
— Чего подскочил? Завтра дел много, спать иди. В бане вон крышу снегом продавило, надо бы глянуть. И тын у реки упал. Сейчас-то ничего, а весной скотина пойде - гомна не оберёмся.
Я усмехнулся и, скрестив руки на груди, тоже уставился на картину. Дед иногда был просто дедом. Старым хрычом, без улыбки которого воспринимать сложно. Как истинный знаток искусства, он выставил вперёд нижнюю челюсть, оттопырил кривой мизинец, и, надвинув друг на друга густющие белые брови, смачно отхлебнул чаю.
— Только не говори, что это картина Лены, - усмехнулся я.
— Не скажу. Эта - не её. Лена ещё не родилась, когда я “Небо” на стену повесил. И её мать ещё не родилась. И её мать. И…
— Я понял, дед.
Если и было в этой картине что-то общее с нашим гербом, то лишь отдалённо. Да, расколотый на части предзакатными лучами небосклон. Но не на множество, а всего на три. Да, солнце посреди, но оно не в зените, не светит, а сонно катиться в ясли, выглядывая из-за горизонта лишь ало-золотистым боком.
— Что им теперь делать?
– кивнул я в сторону комнат, где спали новички.
– У Геры наверняка остались родственники. Да и Катя не может же просто исчезнуть из прошлой жизни. У такой дома только котята, но всё же.