Ловчий в волчьей шкуре
Шрифт:
Вовсе граф не забыл об этой прелестной особе и принял все меры, чтобы максимально ограничить свободу ее передвижения. Но все же после вчерашнего пира он был вынужден буквально «исполнить последнюю просьбу умирающего» и предоставить герцогу Савойскому возможность проститься с заезжей принцессой.
Тотчас после этого и наш повелитель, и мессир Констан, как вы, несомненно, помните, отбыли из замка в сопровождении многочисленной свиты. Но не успели еще закрыться ворота за ними, как Алина развернулась и, опережая любые попытки остановить ее, зашагала к дверям часовни. Стража дернулась было преградить ей путь, однако ее надменный взор заставил наглых
– Мир тебе, дочь моя, – встретил ее фра Анжело.
– Я хотела бы исповедаться! – Алина через плечо кинула взор на приставленных к ней стражей, толпящихся у входа.
– Что ж, ступайте в исповедальню. Я сейчас приду.
Он заступил дорогу воякам.
– Остановитесь, еретики! Зачем входите в храм Божий, потрясая оружием? Или отступники вы, наподобие злодеев, умертвивших святого Томаса Бекета? Мир его праху. Ступайте прочь!
Услышав столь опасное обвинение, вооруженные люди попятились, но остались стоять в замковом дворе близ церковных ворот. А Алина через пару минут уже ворковала своим нежным голоском сквозь частую решетку исповедальни.
– Ваше преподобие, мой котик сказал, что вы такой приятный собеседник, и я не устояла перед соблазном послушать ваши речи.
– Сие не грех, – ответствовал фра Анжело, – ибо слушать божьих пастырей – прямая обязанность добрых христиан. Однако же мы в исповедальне, дочь моя, а здесь не место для досужих разговоров. Все мы грешны, дочь моя, кто более, кто менее, и всякому из нас нужно очищение души, щедро даруемое матерью нашей церковью.
– Да я бы и душ с удовольствием приняла, – хмыкнула Алина. – У вас тут, кстати, нигде нет?
– Нет, дочь моя. Но я обратился в слух, дабы вы открыли мне душу и выпололи греховную скверну, с тем чтобы оставить чистой почву для семян добродетели.
Алина покрутила головой.
– Это чересчур сложно, но мне и впрямь нужно посекретничать с вами.
– Для того мы здесь и находимся, – ободрил ее пастырь божий.
– Одним словом, – тут же перебила его Алина Сафина, – мне срочно нужна ваша помощь.
– Милосердие и сострадание к нуждам ближнего – добродетель всякого доброго христианина, – прокомментировал фра Анжело.
– Я не о том, – зашипела красавица, раздосадованная непонятливостью святого отца. – Мне нужно скрыться, уйти от наблюдения. Мой достопочтенный кот сообщил, что вы готовы помочь нам пресечь злодеяния Констана де Монсени.
– Это верно, – подтвердил капеллан.
– Вот и прекрасно. Мне нужно отсюда исчезнуть.
– Я не занимаюсь ворожбой, милое дитя.
– При чем здесь ворожба?! У вас же должен быть выход в замок, минуя двор.
– Так и есть. На хоры можно попасть из замкового коридора. Но у дверей со вчерашнего дня поставлена стража.
– А какой-нибудь потайной ход?
– Мне о таком не известно.
– Что же делать? – раздраженно бросила принцесса.
– Молиться, просить Господа о заступничестве. Пока же я могу принять вашу исповедь, а там, глядишь, стражники устанут ждать.
Алина со вздохом начала припоминать свои прегрешения. Спешить было некуда. Наши савойские парни обладают на редкость уравновешенным нравом, и если им было сказано дожидаться по ту сторону дверей, то могут стоять там и час, и два, и сутки напролет – чего уж там, приказ есть приказ! Поэтому Алине пришлось изрядно напрячь память. Спасение пришло неожиданно и, как это частенько бывает, совсем не оттуда, откуда можно было ожидать. Со двора донесся грохот открываемых ворот, ржание коня и резкий окрик графа де Монсени:
– Что вы тут стали, точно идолы? Убирайтесь прочь!
Алина, к этому моменту дошедшая уже до признания в хищении конфет в пятилетнем возрасте, с облегчением вздохнула, ибо, по ее собственному выражению, она чувствовала себя уже неприлично очищенной, будто и не одетой. Поэтому когда его сиятельство ввалился в домовую церковь с криком: «Анжело, где тебя носит?», – будто гора свалилась с ее плеч.
Скороговоркой произнеся обычную формулу отпущения грехов и порекомендовав ее высочеству некоторое количество «Кредо», «Отче наш» и «Аве, Мария» на сон грядущий, капеллан поспешил на зов господина.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Мне нужна твоя настойка, тот самый «Корень саламандры».
– Непременно, монсеньор граф. Сейчас, я лишь поднимусь к себе.
– Давай, Анжело, поспеши. Бери настойку – и бегом в винный погреб. Я буду там.
– Как скажете, мессир, как скажете, – заторопился святой отец.
– Самое время поставить шах ферзем, – прошептала Алина. – Шах и мат.
Между тем охота продолжалась, удалая, обильная. Такой она всегда была в этих местах вплоть до недавних времен. Хотя выпитое поутру зелье давало о себе знать, скачка за благородным оленем и радостные кличи загонщиков будоражили кровь, заставляя сердце биться чаще.
Уже здесь, на Базе, как я прежде говорил, мне объяснили, что охота на дикого зверя – совсем не такое славное дело, как мне казалось прежде. А уж тем более непристойно радоваться мучениям ни в чем не повинного животного, терзаемого ради услады банды вельможных бездельников. Что тут сказать, может, оно и так. Людям нынешних времен, должно быть, виднее, хотя для меня охота по-прежнему самое любимое и самое желанное дело, и ничего прекраснее я не знаю.
Так что уж не обессудьте, я мчался на своем берберийском скакуне, ни на ладонь не отставая от герцога Филиберта, рядом скакал маркиз де Караба, впереди маячили ветвистые рога семилетнего красавца-оленя, и я чувствовал себя воистину счастливейшим из смертных, как бы кощунственно это ни звучало. Копыта взметывали землю на бешеном галопе, яростные псы лаяли слева и справа, не давая матерому зверю отвернуть в сторону. И в тот самый миг, когда цель была уже так близка, над лесом поплыл благовест, отдаленный, но вполне различимый колокольный звон. Я легко распознал гулкие тона Сен-Клемента, главного нашего колокола.
– Сейчас начнется! – крикнул я, поворачивая голову к Алексу.
И почти тут же началось…
Глава 24
О да, мои почтенные читатели, тут-то все и началось. Последние дни, с той самой минуты, как Алекс и дон Котофан открыли мне глаза на нелепость моих поисков и злодеяния, совершенные, пусть и против воли, но все же вот этими самыми клыками, я ждал этого мига. И вправду, кому, скажите, еще приходилось гоняться за самим собой, потом узнать о себе правду, от которой выть хочется, и примириться, принять себя таким, как есть. А как принять-то, когда вдруг ни с того ни с сего обращаешься в дикого зверя и бросаешься, на кого укажет хозяин, без всякого чувства, без единой мысли, горя одним лишь нестерпимым, неодолимым желанием убить, растерзать, ощутить на языке вкус горячей крови?!