Ловцы душ

Пекара Яцек

– Что привело тебя к нам, Мордимер? Чем я могу помочь?

– Я надеялся, если вы будете так добры, воспользоваться гостеприимством аахенского Инквизиториума.

– И только то? Ешь, пей, живи, сколько хочешь... – Он снова махнул рукой. – Ты здесь по делу?

– Боже, упаси, – ответил я честно, поскольку приехал в Аахена с подачи Риттера и ещё утром не знал, что буду заниматься каким-либо заказом, а тот, который я получил от польского воеводы, был весьма косвенно связан с делами Инквизиториума.

– Я прикажу показать тебе комнату, – сказал Эйхендорф. –

Молитва на рассвете, завтрак сразу после.

Это были именно те неудобства, которые связаны с проживанием в отделениях Инквизиториума. Молитва на рассвете. Боже мой, на рассвете нужно засыпать, а не преклонять колени на холодных камнях! А завтрак лучше всего смаковать в ясный полдень. Это будет трудно, но мне придётся приспосабливаться к привычкам и образу жизни хозяев, если я не хотел быстро стать нежеланным гостем. Конечно, никто бы не выпроводил меня официально, но мне дали бы понять, что я не соответствую ожиданиям хозяев.

– Покорнейше благодарю, Лукас.

– Ты один приехал в Аахен?

– Нет. Вместе со мной путешествует драматург Хайнц Риттер, если это имя о чём-то вам говорит.

– Говорит, говорит. – Он рассмеялся, словно воспоминая приятное событие. – У нас ставили «Весёлых кумушек из Хеза». Весьма забавно... Можешь пригласить и его, если хочешь. Он может жить в крыле, предназначенном для гостей Официума.

– Покорнейше благодарю, – повторил я. – Хотя и не знаю, не пренебрежёт ли человек настолько светский, как он, нашим скромным житьём.

– Ох уж эти писатели, – фыркнул он. – Одни девки да вино на уме.

– Не каждый может так, как мы, найти счастье в молитвенном бдении, – признал я.

– Если хотите, можете отобедать с нами – пригласил он. – Мы недавно взяли повара из усадьбы канцлера. И поверьте мне, то, что он делает, это настоящая поэзия, Мордимер.

– Канцлера, – повторил я значительным тоном.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– Уже знаешь, да? – спросил он. – Конечно, знаешь. Все знают, Жаль, что меня там не было. – Он весело хлопнул ладонью по колену. – Тем не менее, это плохая новость для Империи. Умным он сроду не был, – пожал плечами Эйхендорф. – Но я, однако, не ожидал, что он сумасшедший. Он теперь мог бы и элемозинарию руку пожать...

– Маурицио Сфорца, – произнёс я спокойно и уверенно, поскольку понял, о ком идёт речь.

– Ах, что за проклятая сволочь! – в голосе Эйхендорфа я почувствовал искреннюю неприязнь. – Он прибыл сюда как руководитель папских элемозинариев.

– Совсем вас допёк? – спросил я сочувствующе. – Я вполне могу это понять...

– Дело в Столпене. – Усмехнулся он. – Слышал, слышал. Тому Весёлому Палачу, что его так разукрасил, я с удовольствием пожал бы руку. Я слышал, что этот псих Сфорца хотел отправить тебя в Рим? Это правда?

– Правда. – Я кивнул головой. – Наверное, я и сейчас сидел бы в темнице под Замком Ангелов. Но осмелюсь спросить: почему вы думаете, что он сумасшедший?

– Хммм… – Он сложил руки. – Я неправильно выразился. Сфорца не сумасшедший, но одержим идеей, которую он считает своей миссией, что в его случае, впрочем, близко к

безумию. Но при всём этом мы считаем его весьма и весьма опасным человеком. Не становись у него на пути, Мордимер, ибо здесь, в Аахене, у него сильные позиции и много сторонников. Удивительно, как ему удалось этого достичь, в его-то паршивой физической форме.

Мне было досадно это слышать, и я вновь пожалел, что решил лишь сыграть небольшую шутку, а не убить брата элемозинария. Ибо, как параличу, который разбил его ниже пояса, так и вырезанным на щеках буквам он был обязан не кому иному, как вашему покорному слуге. Конечно же, об этом он не знал, подозревая Весёлого Палача из Тианнона, которым я умело притворился. Это была моя маленькая тайна, и я не собирался ни с кем ею делиться, тем более что Сфорца, по-видимому, стал человеком ещё более опасным и ещё более влиятельным, чем когда-либо.

– И что это за миссия? Что за идея?

– Ослабить нас, может, даже заменить…

– Монахами? Священниками? – Фыркнул я. – Они не смогли бы разыскать и коровью лепёшку, даже если бы в неё наступили.

– Именно. Так и бывает, когда в нашу работу вмешиваются дилетанты. А между тем дела всё хуже и хуже, Мордимер. В Аахене уже некуда деться от этих скотов. Всюду суют свои грязные носы.

– А что могут рассказать инквизиторы из Рима? Радуйтесь, что мы не там работаем.

– Римская инквизиция, жаль это говорить, уже практически не существует, – признался Эйхендорф. – Папские люди подчинили себе почти всех наших товарищей, а тех, кто подчиняться не хотел, изгнали из города в провинцию. Плохие дела творятся, Мордимер. И чем ближе к Риму, тем хуже.

– Мы отстаиваем лишь статус-кво, – сказал я. – И даже в этой борьбе мы проигрываем, несмотря на ряд более или менее впечатляющих побед, которые, однако, ничего не значат для дела в целом.

Он некоторое время смотрел на меня, словно желая понять, говорю ли я искренне или только пытаюсь вызвать его на откровенность.

– Святая правда, – ответил он наконец. – Но скажи: что ещё нам остаётся? Они нас обгладывают, как волки оленью тушу. Кусок за куском, кость за костью... Мелкие уступки, постепенное расширение прав, туманные толкования, письма, исковые заявления, апелляции, жалобы...

– Не меч, но перо правит миром, – подытожил я.

– Именно, – согласился он. – Нас спасает лишь жар истинной веры, который мы храним в наших сердцах.

Я вздрогнул. Но лишь внутренне. Я не дал понять по моей реакции, что слова об «огне истинной веры» и спасении, приходящем благодаря ему, были мне знакомы, поскольку я слышал их прежде из уст членов Внутреннего Круга Инквизиториума, людей, о существовании которых не должен был даже знать. Но я не только знал о них, но и был обязан им жизнью. Я был перед ними в долгу. Однако я не думал, что Эйхендорф принадлежал к этому избранному кругу. Хотя, возможно, служил ему. Поскольку, в некотором роде, я и сам служил людям, чьих намерений я не понимал, но которые казались мне похожими на красивые цветы, пытающиеся прорасти среди полей, преисполненных хищными сорняками.