Love Tour

Головачёв Сергей

– Ни хера себе! – прервал её сатир Юлий. – Это уже начинает смахивать на фильм «Пролетая над гнездом кукушки», где психопаты собираются в кружок и рассказывают о своих проблемах.

– Ну, вот с вас давайте и начнём, – тотчас предложила ему Агния.

– Ну, что ж! Зовут меня Юлий Бородарский. И я совсем не психопат. Скорей, социопат, а также сексист, эйджист, расист, гомофоб и, конечно же, мовофоб. Мамочка моя хотела назвать меня в честь деда Юрия, но очень боялась, что я не буду выговаривать букву «р», поскольку этих букв в моей фамилии и так было две штуки, поэтому назвала меня так в честь Юлия Цезаря.

А вот у деда моего фамилия была Шварцман, поэтому меня часто во дворе дразнили

чёрным человеком. Но ничего не проходит бесследно: теперь я сам люблю дразнить других. Люблю подурачиться. Помню, в детском садике мы играли в «самовар» и для этого мерялись с пацанами, у кого краник больше. У меня тогда оказался самый маленький. Пацаны надо мной посмеялись, и это оставило отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. С тех пор я постоянно фотографируюсь рядом с длинноствольными пушками. Чтобы все знали, какая у меня между ног гармата.

– Скорей, мортира! – усмехнувшись, подтвердила Хелен Морд.

– И, как видите, – продолжил Юлий, – получилось то, что получилось: шут гороховый и плут. Короче, гадкий Я и противный коротышка, такой себе не в меру упитанный мужчина, которого никто не любит и который сам не любит никого.

Он вздохнул и продолжил:

– Ну, что ещё? По профессии я – учитель, по призванию – театральный обозреватель, модератор и тамада. Главным достижением моей жизни я считаю антипремию «Золотой хрен», которая присуждается за худшее описание секса, где я со своими напарницами изгаляюсь над произведеними маститых и не очень писателей.

– Вот почему я никогда и не описываю секс в своих книгах, – сказал Тюха.

– И я, – сказал Серж.

– И правильно делаете, ребята. Под мой язык вам лучше не попадаться. Ведь я собрался написать про многих из вас книжку под названием «Психопатология великой галицкой литературы».

– Ух ты! – удивилась плеяда Хелен. – Хоть чем-то разродишься, наконец. Надеюсь меня там не будет?

– И не надейся! Ты там будешь в первую очередь.

– То есть, вы хотите сказать, что мы все здесь психопаты? – удивилась ему фурия.

– Ни в коем случае. Ведь здесь собрались одни творческие люди, среди вас есть и таланты, и даже те, кто мнят себя гениями. А гений и безумство, как вы знаете, понятия неразделимые. Еще Платон считал творчество бредом, даруемым богами. Неслучайно психастеник Чехов написал «Палату № 6», страдавший циркулярным психозом Гоголь – «Записки сумасшедшего», а подверженный депрессии Булгаков засадил своего Мастера в психушку.

– Ну, не будем углубляться в дебри, Юлий, – перебила его Агния и обратилась к небесной плеяде, – теперь ваша очередь.

– Ну, что ж, меня зовут Хелен Морд. И я совсем не психопатка, как утверждают некоторые. Хотя и попала однажды по глупости в Павловскую больницу. Правда, по совсем другой причине. Ведь когда я там очутилась, у меня первым делом осмотрели вены, решив, что я наркоманка. Недолгое пребывание в жёлтом доме так на меня повлияло, что я даже написала об этом книгу.

В детстве я была наивной девочкой, которая считала себя избранной и мечтала стать писательницей. И вскоре эта мечта осуществилась, когда я попала в общество непризнанных поэтов. Но, – вздохнула она и показала четырьмя пальчиками воздушные кавычки, – «несмотря на проблемы с восприятием окружающей действительности и утратой перцептивных и моральных ориентиров», как очень тонко подметил впоследствии один из моих критиков, с которым я прожила потом долгих восемь лет, – бросила она быстрый взгляд на Юлия Бородарского, – я поняла, что мне надо что-то менять, и поступила в Соломонов университет на биологический факультет, чтобы детально изучить всех хищных млекопитающих. В последствии это очень пригодилось мне в отношениях с противоположным полом и в общении с писателями, поскольку

я стала не только главредом одного очень известного журнала, но и редактором издательства, которое до сих пор ещё выпускает книжки на запретном языке.

– А меня, – продолжил Владимир Владимирович Гава-Левинский, – мои первые родители назвали так в честь святого и равноапостольного князя Владимира. Хотя некоторые придерживаются иной версии, будто меня назвали так в честь Путина. (Общий смех). До 12 лет я был обычным ребенком, пока однажды не увидел яркую вспышку, озарившую моё сознание. Это мерцание забрало меня из одной семьи, где мама говорила на запретном языке, а папа – на мове, и где я носил фамилию Гава, и перенесло в другую, где папа говорил на польском, а мама – на идише. Это были для меня совсем чужие люди, но они почему-то стали уверять меня, что я их сын и фамилия теперь у меня Левинский. И эта раздвоенность, эта амбивалентность с тех пор всю жизнь преследует меня.

Я родился и почти всю жизнь прожил в Донецке, но постоянно чувствовал, что на самом деле всё это время я жил в Сталино. Умудрился получить два высших образования, но сами понимаете: от такого объема знаний вполне можно свихнуться, ибо как говорил Соломон, «от многих знаний многие печали», а Грибоедов назвал это «горем от ума». Меня стали преследовать галлюцинации. Их я описал в своих двух последних книгах и стал преданным мушкетером её величества Шизофрении.

Расщепление сознания привело меня к тому, что под своей двойной фамилией я стал писать интеллектуальную прозу для элиты, которая высоко оценила мой бред, а под псевдонимами вылепил из дерьма почти сто детективных романов, которые, как пирожки, расходились среди быдла. Серед тих дикунів, що не звикли митися, как назвал их один из судей Конституционного суда, запретивших использование руского языка во всех сферах.

Это раздвоение так меня угнетало, что вскоре я напрочь отказался от своих «халтурных книг» (их вы не найдете в википедии и не увидите в моей официальной библиографии), потом от родного города, затем от своих многочисленных родителей, (я бросил их всех на произвол судьбы и сбежал в мать городов руских). Слава богу, что меня приютил там мой друг Юлий, за что я ему безмерно благодарен. Потом, правда, я перебрался в сельскую развалюху, где и живу до сих пор. И, наконец, я отказался от родного языка. Свой последний роман «Сивая Кобыла» я написал уже на мове, на котором пять лет назад и двух слов не мог связать.

Он прослезился, но поскольку руки были заняты, две слезинки так и застыли у него на щеке.

– Каждый одержим своим демоном, – продолжил он. – Кто-то, подобно Фаусту, выбирает себе Мефистофеля, а кто-то Морока – демона обмана и беса в маске смерти, который морочит мне голову уже много лет. Благодаря ему я вижу то, чего нет, и всякий раз даже родные люди не узнают меня. Поэтому я и пришел к Богу. Я стал церковнослужителем и несколько лет подрабатывал звонарем в Преображенском соборе.

Я никогда раньше не задумывался, по ком звонит мой колокол. Ранее он звонил одной земле, а теперь он звонит другой. Когда в Донецк зашли вооружённые люди, я не мог идти их убивать, я ведь писатель, а не солдат, и оружия у меня нет. Но делать что-то нужно? И поэтому каждый день я пел на колокольне: «Ще не вмерла», – он всхлипнул, и по лицу его вновь потекли слёзы, – а после того, как я уехал оттуда, меня не стало, я умер, но почему-то живу. Меня нет, но я… Господи, собери нас двоих воедино и укрепи! – Разорвав круг, он вдруг широко перекрестился, после чего вновь подал руки Хелен и Тюхе. – Как видите, я теперь в полном здравии, но иногда бывают рецидивы. Поэтому мне сейчас не до любви. Но я надеюсь на лучшее.