Ловец богов
Шрифт:
Сан Саныч открыл было рот, но его перебил подошедший Пройдоха. Окинув нас рассеянным взглядом, он пожал всем руки:
— А где Негодяй?
— Опаздывает, — вздыхает Сан Саныч, патологически не переносящий, когда кто-нибудь опаздывает.
В общем, уселся Пройдоха рядышком, со стороны Сан Саныча, и мы стали ожидать злостных нарушителей режима уже вчетвером. Газета незаметно перекочевала из рук Сан Саныча в руки к Пройдохе, и тот углубился в чтение, позабыв, значит, о своих верных друзьях. Я же, от нечего делать, прижал Наташу мою, красавицу, ближе и зашептал ей на ушко, каким грязными делишками собираюсь с ней заняться сегодняшним вечером. Лицо Наташи (а она, к слову сказать, привычная к моим высказываниям) мгновенно приобрело бордовый оттенок. А я, в упоении, все никак не мог остановиться.
Хорошо, блин. Вот если б я был этаким электрическим чайником, улавливающим положительные эмоции, из моих ушей повалил бы пар. Спрашивается, что я такой веселый? А причин, как таковых, нет. Я имею ввиду явных. Просто последние три дня все дела мои идут в гору. А еще я, наконец заглянул в Город. О, это сладкое ощущение одиночества! И как не хотелось уходить из Ниши! Сладкое послевкусие играло на губах. И хотелось заглянуть в Город вновь. Побыстрее. Побыстрее.
Вчерашней ночью, когда Наташа уснула, выбрался я на кухню, заварил кофейку и, облокотившись о подоконник, долго смотрел на спящий город. В Такере полуночников мало. Тихий городок, где и молодежь-то по пальцам пересчитать можно. Горят редкие фонари, уходят в депо монохросты, кое-где сверкает реклама. Это у тюрьмы люди распущены, к границам города ближе. Можно там встретить праздных гуляк и в два и в три часа после заката, а тут — нет. Добропорядочные граждане требуют спокойной тихой ночи, чтобы хорошенько отдохнуть перед завтрашними трудовыми буднями.
Я видел на улице собак, которые боялись выбегать на свет, видел интермобиль, проехавший от перекрестка к гаражам дома напротив, и думал о том, что Такер, даже ночью, никак нельзя назвать неживым городом. В нем все живое, в нем все живет, дышит, сопит, зевает, храпит… Что же касается Ниши… как бы ни старались программисты, что бы ни рисовали, ни пихали образы, им никогда не оживить Город. Пусть в нем есть запахи, пусть есть физические законы, температура, одышка, пот подмышками. Пусть изнашиваются со временем кроссовки, натираются мозоли, ветер таскает по улицам газеты, а краска на стенах вздувается от жары и шелушится.
Ну и что?
Ведь в Городе все равно нет, и никогда не будет жизни. Все, что создано в нем, это всего лишь программа, имитация. И уж собаки по улицам Города точно бегать никогда не будут. Ведь жизнь должна туда хотя бы проникнуть, чего нельзя сделать с помощью программного кода или языка программирования.
И в тишине ночи я никак не мог решить, в каком из двух миров мне хочется жить. В Такере, или в Городе? Среди живых или в полном одиночестве? И ответа не находил. Еще Клещ в свое время сказал (а был он падок до различных высказываний): «Человеку не зря дана одна жизнь, да и та заключена в границы одного мира. Потому что любой и нас, человеков, склонен сомневаться. Вдруг другой мир лучше? Вдруг там постель мягче и еда вкусней? Была бы у людей возможность прикоснуться к другим мирам, многие бы устремились туда, не оглядываясь назад. И еще не факт, что там было бы лучше жить».
Прав был Клещ, зараза. Появился другой мир, и теперь я ночами не сплю. Хотя, конечно, признаюсь самому себе, насовсем я бы в Нишу не ушел. Там, во-первых, элементарно жить негде, а по существу, это даже не другой мир, а так… иллюзия. Если придираться к мелочам, то даже не сам я туда попадаю, а моя оцифрованная матрица. Или душа, кому как удобнее. Тело же здесь остается. А раз тело здесь, то поить и кормить меня тоже надо здесь. Я уже не говорю о других физиологических потребностях…
Я прижал Наташу к себе и крепко поцеловал в шею.
— Что за разврат в местах общественного скопления людей?
Прямо передо мной стоит Паршивец, с настольным вироматом подмышкой, и улыбается:
— Всем доброго утра, но я пока пойду к киоскам прогуляюсь. Нас по идее, не должны вместе видеть.
— Рискует, — говорит Сан Саныч, — он в городе человек видный. К нему могли и полицейских приставить.
— Не позаботился бы о слежке, не ходил, — говорю, — что я, Паршивца не знаю? Пятнадцать раз подстрахуется, прежде чем сделает. Да и кому я нужен сейчас? Обо мне и в полиции забыли за столько времени-то.
— Слушайте, — говорит Пройдоха и громко читает, — президент посетит Такер в свой день рождения. Он желает лично проследить за ходом расширения Ниши и обсудить с региональными лидерами тему финансирования виртуального города и степень рациональности открытия еще трех филиалов на востоке страны.
— Деньги некуда девать, — выносит вердикт Сан Саныч, — из Ниши прут и переть будут, а они расширить захотели.
— А что, — говорю, — нам же лучше. Раньше мы в одном Городе гуляли, а теперь в четырех! Да и на востоке я давно не был. Интересно, там настоящий восточный город построят, или как у нас, панельные многоэтажки?..
— Тут еще написано, вы не поверите, что доход от инвестиций сторонних фирм вырос, по сравнению с прошлым годом, в четыре раза.
— Пропаганда, — говорит Сан Саныч, — уж я-то знаю, какие у них там доходы и в какую сторону эти четыре раза.
— А теперь, когда Грозный вернулся, они вообще обанкротятся, ага, — подмигивает Пройдоха, — ни одна защита не устоит.
— Да ладно тебе, — говорю, — совсем в краску вогнал. Я, по-твоему, супермен? Мне срок вообще по ошибке дали, спутали с каким-то крутым взломщиком из заграницы, а он, гад, ушел пешком на юг, только виромат с собой прихватил.
— Может, и я тебя спутала с каким-нибудь взломщиком из заграницы? — спрашивает Наташа.
Я картинно грожу ей пальцем:
— Думаешь, я зря в тюрьме сидел?
— Думаешь, я зря тебя ждала?
— Думаю, хватит языками чесать, пошли, — говорит Негодяй, возникший чудным образом из переулка.
Я первым вскакиваю с лавочки:
— Опаздываешь.
— Начальство не опаздывает, а задерживается, — парирует Негодяй, бряцая ключами, — я там, у киосков Паршивца наблюдал, он обещался через десять минут подойти. Сидит на лавочке, чего-то доигрывает… прошу.
Отворив дверь, Негодяй исчез в темноте коридора.
Его музыкальная студия была, по совместительству, еще и домом. На первом этаже, собственно, располагалась комната для репетиций, комната для записи и еще одна, забитая под завязку всевозможной аппаратурой совершенно непонятнейшего назначения. В музыке я не разбирался совсем и, исходя из мнения окружающих, не имел ни слуха, ни тем более голоса. Мои попытки в детстве освоить гитару закончились крахом и сильно ноющими мозолями на кончиках пальцев.