Ловец мелкого жемчуга
Шрифт:
Правда, он тут же пожалел об этом. Нашел кого спрашивать, да и зачем?
– Глаз у тебя горит, – снова усмехнулся подполковник. – На таких, как она, только те женятся, у кого уже отгорело все. Или кто от рождения потухший. Я вот дурак был в молодости, не понимал… Думал, приеду по назначению, служить буду как положено, а в свободное время рассказы писать – о жизни как она есть. Из гущи народной, так сказать. Нужна, значит, жена, чтоб подштанники стирала на пользу труду и творчеству. А тут Катерина, как раз такая. Ну, глупая, так это же хорошо, зачем ракетчику умная жена? Валька Лебедев, однокурсник мой, женился на интеллигентной-образованной, так она от
Георгий смотрел, как свивается багровыми кольцами дым, как вздрагивает папироса в руке Бережного. Что-то мучительно живое чувствовалось и в дыме этом, и в подрагивании узловатых пальцев… Как на картинах Рембрандта, только тревожнее.
– Что смотришь? – заметил его взгляд подполковник. – Конечно, выпиваю. В пределах нормы. Военной, естественно, о рассказах давно уже и речи нет. Чтоб рассказы писать, не на чистых подштанниках жениться надо было. Да и не только для рассказов… Чтобы человеком остаться – тоже. Ты, Беденко говорил, в институт кино поступать хочешь?
– Если получится, – кивнул Георгий.
– А если таланта не хватит? – спросил Бережной.
– А если хватит? – пожал плечами Георгий. – Если заранее опасаться, тогда уж лучше вообще… не рыпаться.
– Это правильно, наверно… – медленно проговорил Бережной. – Чего и жить, если от себя ничего не ждать? Только ты Зинку оставь в покое, а? – как-то почти жалобно попросил он. – Тебе такая не нужна, ясно же. У тебя вон, неизвестно, есть ли еще талант, а жить как все люди ты уже не хочешь. Ну, и нечего ее зря обнадеживать.
– Я не обнадеживал… – пробормотал Георгий. – Свинья я, конечно. – Он поднял голову, прямо посмотрел в грустные, влажно блестящие глаза подполковника.
– Да ладно, – улыбнулся тот. – Жениться ведь не обещал?
– Не обещал, – кивнул Георгий. – Но все равно же…
– А насчет «все равно же» – может, это для нее и лучше еще, – сказал Бережной. – Хоть узнала, как оно по-человечески бывает. За кого ее тут выдавать-то? – уныло добавил он. – Невесты в избытке, а лейтенанты все с женами приезжают после училища. Примета такая есть: на место службы женатому ехать. Чтоб не спиться. Ну, насчет ее замужества пусть мать думает. – Он затушил окурок в Георгиевой чайной чашке, тяжело поднялся со стула. – В библиотеку больше не ходи, – сказал подполковник уже совсем другим, суровым тоном. – Увижу – на губу отправлю, так и знай. Потерпишь без книжек до дембеля.
Бережной вышел; хлопнула дверь.
Как ни странно, Георгий не почувствовал облегчения после этого, такого в общем-то удачного, выяснения отношений. Глаза Бережного, в которых если что и было собачье, то только неназываемая тоска, о причине которой не имели понятия его дочь и жена… Его лицо, похожее на чистую, навсегда оплывшую свечу…
Георгий вдруг вспомнил песню Высоцкого, которую всегда любил неизвестно за что: «И черной точкой на белый лист легла та ночка на мою жизнь».
Глава 10
Второй семестр начался с заявления Регины о том, что господин Турчин зачета у нее больше не получит. Этого следовало ожидать, хоть тонну справок принеси. Георгий не очень удивился и оправдываться не стал.
Ему было неинтересно думать о Регине и ее английском, и он о них не думал. А думал о том, что было ему интересно: о свете. Не зря еще до ВГИКа свет казался ему самой большой кинематографической загадкой. И чем больше Георгий читал про него, тем больше убеждался в этом.
Он
«Ивана Грозного» он посмотрел раз пять подряд, и все ради световых фресок, какими казались ему кадры, снятые Москвиным. Георгий словно видел движения какой-то огромной световой кисти, которой оператор наносил отдельные мазки на единый фон, создавая образы дня, ночи, сумерек, облаков так же, как образы людей.
– Ты, Рыжий, от света своего фонареешь, как другие от девок, – посмеивался Федька, на которого Георгий вечерами вываливал свои дневные наблюдения.
Впрочем, Федька слушал вполуха: он возвращался усталый, и вид у него был озабоченный – в глазах так и крутились какие-то беспокойные мысли. Вряд ли это было связано с такой механической работой, как расклеивание объявлений, которым продолжал заниматься и Георгий.
Но все-таки после отъезда Марфы Федька остался единственным человеком, которому можно было рассказывать об отвлеченных вещах, не опасаясь увидеть скуку в его глазах. Нет, конечно, обо всем, что было связано с кино, говорилось в любой вгиковской компании, во время любой пьянки, и говорилось горячо, много. Но при этом Георгий не раз замечал, что во время таких разговоров каждому интересен только он сам, каждый слушает себя, а остальных воспринимает только как своих слушателей.
Наверное, Марфа сказала бы, что это естественно в творческой среде, что так оно и должно быть и что удивляться этому может только Герочка с его провинциальной наивностью. Но Марфы не было, и Георгий часто чувствовал, как ее не хватает. А Мария Самойловна при встречах в институте смотрела сквозь него, как будто он был стеклянным, и он даже не решался спросить, как там дела у Марфы в Лондоне.
Он каждый день ходил в павильон учебной студии. Программой это еще не было предусмотрено, но ему нравилось смотреть, как снимают курсовые и особенно дипломные работы. И можно было пробовать что-то делать самому, хотя и очень редко, и совсем понемногу, потому что пленки не хватало даже тем, кому она была положена, а время пользования камерами было расписано поминутно.
Но он был без претензий, поэтому работа ему находилась – тот же свет помочь поставить, например. Правда, возможности стареньких осветительных приборов разочаровывали, но других все равно не было, так что Георгий и этим был рад.
Он как всегда быстро перезнакомился со всеми, кто работал на студии, и так же быстро понял, что интереснее всего ему общаться с Валерой Речниковым с четвертого курса. Валера учился на режиссерском и уже готовил свою дипломную короткометражку. Еще не поняв, интересно ли то, что делает Валера, Георгий почувствовал в нем спокойную основательность, которой самому ему так не хватало. Валера словно приглядывался к каждому, кто оказывался рядом, словно прикидывал: годится ли на что-нибудь человек, которого неизвестно зачем подогнала к нему жизнь? Но это его приглядывание почему-то не обижало, а, наоборот, располагало к нему людей. В Валерином дипломном фильме рвались сниматься даже самые эффектные и капризные девчонки с актерского, которые участвовали в каких-то бесконечных пробах и были уверены в своей совсем близкой, совсем скорой заоблачной славе.