Ловец снов
Шрифт:
Остальные родители тоже согласны действовать, с такой готовностью, словно только и ждали, пока их попросят. Роберта начала звонить сразу же после того, как Даддитс с друзьями выбрались из дома (Роберта в полной уверенности, что они играют где-то поблизости, потому что старый боевой конь Генри все еще пасется на подъездной аллее), и к тому времени, как мальчики возвращаются, в гостиной собрались два десятка гостей, дымящих, как паровоз, над бесчисленными чашками кофе. Какой-то мужчина держит речь. Генри уже видел его раньше. Это адвокат Дейв Боклин. Его сын, Кендалл, иногда играет с Даддитсом. Кен тоже даун, хороший
Мальчики стоят в дверях гостиной, поддерживая Джози. Она уже взяла у Даддитса свою сумку с благополучно вернувшимися на место БарбиКеном. Даже лицо почти чистое, потому что Бивер при виде такого количества машин пожертвовал своим носовым платком, чтобы вытереть самые возмутительные пятна. («Честно говоря, — признается Бив позже, после того как все вопли и сопли и прочая хренотень немного улеглись, — мне было немного не по себе. Подумать только, вытираю я эту девчонку с фигурой хоть сейчас на разворот «Плейбоя» и мозгами, грубо говоря, как у газонокосилки. И что, по-вашему, со мной творится?») Сначала никто не замечает их, кроме мистера Боклина, но мистер Боклин, похоже, не врубается в то, что видит, потому что слишком увлечен собственной речью.
— Итак, прежде всего нужно разделиться на группы… скажем, по три пары в каждой… каждой группе… и… мы… мы…
Мистер Боклин начинает сбавлять темп, как игрушка, в которой кончился завод, и в конце концов только открывает по-рыбьи рот, глядя неизвестно куда. По комнате проходит нервный шепоток: очевидно, собравшиеся никак не поймут, что стряслось с этим, еще минуту назад казавшимся таким уверенным человеком.
— Джози, — глухо, без всякого выражения произносит он, так не похоже на свою обычную напористую манеру выступлений в зале суда.
— Да, — кивает Гектор Ринкенхауэр, — так ее зовут. Что случилось, Дейв? Вы в поряд…
— Джози, — повторяет Дейв, поднимая дрожащую руку.
Генри (и, следовательно, Оуэну, который видит все это глазами Генри) он кажется Призраком Грядущего Рождества, указывающим на могилу Эбинизера Скруджа.
Чье-то лицо поворачивается к двери… второе… третье… глаза Элфи Кэвелла, огромные и неверящие за толстыми стеклами очков… и наконец, миссис Ринкенхауэр.
— Привет, ма, — как ни в чем не бывало говорит Джози, протягивая ей сумочку. — Дадди нашел моих БарбиКена. Я застряла…
Остальное тонет в радостном визге. Генри в жизни не слышал таких криков, и хотя все это чудесно, его почему-то трясет в ознобе.
— Трахни меня, Фредди, — бормочет Бивер, правда, себе под нос.
Джоунси держит за руку Даддитса, напуганного суматохой.
Пит смотрит на Генри и слегка кивает. Мы молодцы.
Генри отвечает кивком. Еще бы!
Может, это не их звездный час, но что-то очень близкое. И едва рыдающая миссис Ринкенхауэр сжимает дочь в объятиях, Генри трогает Даддитса за плечо. Когда тот оборачивается, Генри целует его в щеку.
Добрый старый Даддитс, думает он. Добрый старый…
— Вот он, Оуэн, — тихо предупредил Генри. — Поворот 27.
Видение гостиной Кэвеллов лопнуло, как мыльный пузырь, и Оуэн взглянул на дорожный знак:
ПОВОРОТ № 27 — КАНЗАС-СТРИТ, ДЕРЖИТЕСЬ ПРАВОЙ СТОРОНЫ.
В ушах все еще звенят счастливые, захлебывающиеся вопли.
— Ты как? — спросил Генри.
— Ничего. По крайней мере мне так кажется. — Он прижался к пандусу, и гигантские колеса «хамви» покатили по сугробам. Часы на приборной доске сдохли, как и те, что на руке Генри, но Оуэну показалось, что небо едва заметно посветлело. — После того как спустимся вниз, направо или налево? Говори сейчас, потому что останавливаться я не рискну.
— Налево, налево.
В мигающем свете фонарей Оуэн прижался к левой стороне, справился с очередным заносом и повел машину по Канзас-стрит. Здесь недавно прошел снегоочиститель, но полотно дороги уже снова замело.
— Похоже, снег кончается, — сказал Генри.
— Да, но ветер как с цепи сорвался. Хочешь поскорее увидеть его? Даддитса?
— Немного нервничаю, но, в общем, да, — ухмыльнулся Генри, качая головой. — Даддитс, старина… Когда он рядом, у тебя на душе праздник. Он… это что-то. Сам увидишь. Жаль только, что врываемся к ним в такую рань.
Оуэн пожал плечами. Что тут поделаешь?
— Они уже четыре года живут в новой квартире, но я ни разу там не был, — сказал Генри и, сам того не сознавая, перешел на мысленное общение:
Переехали после смерти Элфи.
А ты…
И вместо слов возникает картина: люди в черном под черными зонтиками. Кладбище в дождь. Гроб на козлах с резной эпитафией: «Покойся с миром, Элфи».
Нет, пристыженно признался Генри. Никто из нас там не был.
?
Но Генри не знал, почему они не явились на похороны, хотя на ум пришла фраза: «Движущийся палец пишет; написав, движется дальше». Даддитс был важной (не то слово, жизненно важной) частью из детства. Но как только связь прервалась, всякий возврат к прежнему был слишком болезненным. Одно дело — болезненным, другое — ненужно болезненным. Но теперь Генри кое-что понимал. Образы, которые он ассоциировал с депрессией и возрастающей уверенностью в неотвратимости самоубийства: струйка молока на подбородке отца, широченный зад Барри Ньюмена, исчезающий в дверях кабинета, — скрывали другой, более сильный, более действенный: образ Ловца снов. Разве не в нем истинный источник его отчаяния? Величие теории Ловца снов в сочетании с банальностью… нет, ничтожностью целей, для которых он использовался? Употребить способности Даддитса на то, чтобы найти Джози Ринкенхауэр, все равно что открыть квантовую физику, и с ее помощью сляпать очередную видеоигру. И при этом считать, будто это все, на что способна квантовая физика. Конечно, они совершили доброе дело: не будь их, Джози Ринкенхауэр погибла бы в трубе, как крыса в бочке с водой. Но будем честны: в конце концов не будущего же нобелевского лауреата они спасли…
Я просто не могу поспеть за тем, что творится у тебя в голове, неожиданно пожаловался Оуэн, но, похоже, ты слишком высокого мнения о себе! Нечего нос задирать. Какая улица?
Уязвленный Генри злобно уставился на него.
— Последнее время мы сюда не приезжали, понятно? И давай на этом закончим.
— Как угодно, — сказал Оуэн.
— Но мы посылали открытки к Рождеству, ясно? Каждый год, поэтому я и знаю, что они переехали на Дирборн-стрит, 14, Уэст-Сайд. Это третья улица отсюда.