Ловкость рук
Шрифт:
Это была моя единственная пища, и у меня постоянно от голода подводило живот. Ночью, лежа в кровати, я дрожал от холода. Чтобы как-то согреться, я грел в кастрюльке воду и опускал в нее руки. Однажды, примерно в это же время, я получил от матери письмо с незаполненным чеком. Я валялся на диване – никогда не забуду этот кошмарный диван с пурпурными цветами, – трясясь от холода и голода. Увидев чек, я пришел в ярость. Я тут же написал родителям ответ, одно только слово, ты можешь догадаться какое, и немедля помчался опустить письмо в ближайший почтовый ящик.
Моросил
Но несмотря на все это – как бы тебе это объяснить, Давид? – я чувствую себя мертвым, или, вернее, умираю от. скуки. Часами напролет я зеваю, кашляю, непрерывно курю. Мне приходится измышлять всевозможные оправдания, чтобы доказать самому себе, что я существую. Оправдания? В чем? Перед кем? – В гнетуще тяжком воздухе комнаты его вопросы, казалось, застывали и плыли над головой, – О, я знаю, что меня называют безумцем… Мне говорят, что я еще могу вернуться назад. И несмотря на это… – голос его зазвучал жестоко, а у Давида сильнее забилось сердце. – Я не хочу возвращаться. Я должен сжечь корабли… Лишить себя последней возможности… Ты понимаешь меня?
– Да, – чуть выдохнул Давид, – Это зрелость.
– Убить.
Перед тусклым зеркалом гардеробной, освещенной с двух сторон канделябрами, Урибе предавался своему любимому занятию: маскараду, перевоплощению, безумному бегству от самого себя.
Комната была погружена в полумрак; в зеркале в неверном пламени свечей зловеще покачивались огромные кривые лапы канделябра, который держала стоявшая справа от Урибе девушка.
«О! Перевоплотиться, отдаться головокружительному вихрю масок!» Его сухие губы слились с губами, отражавшимися в зеркале, его глаза искали глаза маски. Он достал из шкафа тюбики и стал выдавливать краску на обложку тетради.
«Надо завесить зеркала и разбить все стекла. Иначе я не смогу преодолеть искушение Нарцисса».
Он осторожно накладывал краски на кожу лица: зеленый, оранжевый, желтый на щеки, жирные синие дуги над бровями, слегка оттенил фиолетовым веки. Губы он сделал черными.
– Как тебе нравится?
Девушка поставила канделябр на стол и погрузила кисточку в чашку с оранжевой краской. Она не знала, что ответить. Человек, сидевший к ней спиной, раскрашенное лицо которого она видела в зеркале, внушал ей ужас.
– Вид у вас оригинальный… – начала она.
Но в изумлении умолкла. Урибе обеими руками трепал и путал на голове волосы. Ложившаяся на стену тень его походила на вздыбленный ветром куст. Вдруг, не говоря ни слова, он стал мазать волосы красной краской. Девушка тихонько взвизгнула.
– А теперь вы похожи на дьявола!
Танжерец позволил ей немного полюбоваться собой. Необычный грим резко выделял черты его лица: острый нос, тонкие сухие губы, преждевременные морщинки. Он был очень доволен собой и чувствовал прилив красноречия.
– В Панаме, – рассказывал он, – маскарад – это почти религиозный обряд. Индейцы разгуливают по улицам полуголые, с раскрашенными телами. Некоторые из них делают себе очень болезненную татуировку и горячей смолой прикрепляют к голове уборы из перьев.
Шесть лет назад я путешествовал с родителями по Америке и провел неделю в Бальбоа. Там как раз был карнавал, и огромные толпы людей заполнили улицы. Мужчины, искусно переодетые женщинами, какие-то непонятные таинственные фигуры с томными ласкающими взглядами, Я направлялся к набережной и едва протискивался сквозь толпу. Целый дождь из блесток и конфетти сыпался на гирлянды серпантина, фонариков и лампочек. Негры пили чистый спирт из бутылок, все плясали и целовались прямо посреди улицы.
В толпе я увидел человека в домино; весь его облик поражал выдумкой и изяществом. Он сбрил один ус, полбороды, одну бровь и полголовы и побелил сбритые места. Другая половина головы, бороды, ус и бровь были совершенно черные. Все его тело, с головы до ног, а также плавки, прикрывавшие чресла, были симметрично разрисованы квадратиками. Становилось жутко при виде этого пестрого человека с черным зрачком на белом квадрате и белым глазным яблоком па черном; ряженый непрерывно вращал глазами, точно картонный паяц, которого дергают за веревочку и он моргает бумажными веками.
Потом я увидел маленькую самочку: разноцветные ленты висели на ее обнаженной груди… Нет, что я… Совсем пьян… Это было в другом месте.
Девушка с восхищением смотрела на него.
– Ой, расскажите!
Урибе снова запаясничал.
– Напрасно, малышка. Это чужая тайна. Я дал обещание не говорить об этом и не скажу.
Девушка больше не настаивала, но Урибе продолжал свое.
– Index prohibitum. [3] Настаивать бесполезно. – Посмотрев на себя в зеркало, он добавил: – А, да ты пьян.
3
Запрещенный знак (лат.).
Он внимательно вгляделся в свое изображение, увенчанное острым хохолком, лицо его представляло собой сочетание всех цветов спектра.
«Ох, хотел бы я завертеться с такой скоростью, чтобы стать совсем белыми.
Урибе явно остался доволен своим видом, но все же добавил еще одну деталь: тут и там приклеил к свежему гриму несколько пучков волос. Девушка направилась к двери.
– Нет, еще рано.
Он задержался, завязывая свой шелковый плащ. Как всегда перед очередным маскарадом, его обуревала какая-то неизъяснимая тоска. Убежит ли он от самого себя? Сможет ли стать совсем другим?